Наказание святой Субботой
Раби Исраэль Бааль Шем Тов (ивр. ישראל בעל שם טוב), что означает «Добрый человек, знающий тайное имя Бога», сокращённо Бешт, родился в местечке Окопы на Подолье (ныне Тернопольская область Украины. Он был выдающимся знатоком сокровенного учения и праведником, а также основателем хасидского движения.
Однажды на исходе Субботы Бешт и трое почтенных его учеников отправились в дорогу. Шли они долго, а на другой день поняли, что заблудились. Место, по которому пролегал их путь, было пустынно — ни города, ни местечка, насколько видит глаз. Растерялся Бешт и не знал, что же им предпринять. Еще три дня провели они в пути и оказались в чаще глухого леса. Сумрачно и знобко было в лесу, дневной свет не проникал сквозь густую листву — то ли день, то ли ночь, одинаково темно и страшно было там. Так бродили они, не зная направления, и настала пятница. Где проведут они Субботу? От испуга и растерянности Бешт утратил все свои необыкновенные качества, и чем дальше, тем горше делалось ему.
От долгого бесцельного блуждания по лесу и от невеселых мыслей устал Бешт, прилег отдохнуть и задремал. Сказали ученики:
— Может, недаром заснул учитель. Может, во сне откроется ему смысл происходящего.
Но и проснувшись, Бешт был так же беспомощен и удручен — ничего не сообщили ему с Небес. Смущение путников все возрастало, горестные вздохи невольно вырывались у них из груди.
Настал полдень, и вдруг словно свет зари воссиял вдалеке, пробился через толщу леса. Возликовали евреи:
— Благословен Господь в милости Его! Теперь-то уж наверняка скоро дойдем до города.
Поспешили евреи на свет. А свет все ярче, все ближе, пока — о чудо! — не увидели прямо перед собой небольшой домишко посреди леса.
Вошли путники в дом, видят, стоит у порога какой-то еврей, неприглядный и непригожий: кафтан на нем куцый, цицит не видно, ноги босы. Спросили они, можно ли им провести в его жилище святую Субботу. Отвечал им тот еврей:
— Нежелательно мне, чтобы вы у меня на Субботу оставались. Вы, как я могу судить, хасиды, проповедники, а я таких не жалую, просто даже терпеть не могу. Так что шли бы вы с глаз моих подальше!
Спросили его они:
— Может, есть поблизости другое место, где можно провести Субботу?
Отвечал еврей:
— Есть, да далеко оно — несколько дней пути.
Услыхав такое, стали наши путники увещевать хозяина, дескать, им только кров нужен, а за еду и питье готовы они заплатить сторицей. Тут и хозяин свое условие поставил, да не одно, а целых три: громко не молиться, чтобы не распугать иноверцев, приходящих к нему выпить и закусить. И долго не молиться, потому что он всегда голоден и ему не терпится поскорее сесть за трапезу — и вечером, и утром. И чтоб не привередничали в отношении кашрута, потому что хасиды, как он слыхал, вечно что-то там проверяют и выискивают.
Делать нечего, вздохнули путники и согласились.
Когда они отдохнули немного с дороги, Бешт спросил у хозяина, нет ли поблизости речки или ключа, чтобы омыться по случаю святой Субботы. Как услышал такое еврей, начал ругаться на чем свет стоит:
— Сразу видно, что все вы воры и лицемеры, — и до того рассердился, что схватил их пожитки и вышвырнул на улицу.
И снова приступили к нему путники с просьбами и увещеваниями и до тех пор уговаривали его, пока не утихло в нем раздражение.
Странно было им видеть еврея, в котором не было ни капли благочестия. И в доме тоже многое казалось диковинным: не было там ни стола, ни скамьи, лишь четыре кола вбиты в земляной пол, а на них — доска, служившая столом. И жилой комнаты не нашли они в доме — просто сруб, разгороженный на несколько закутов. И обитателей никаких не встретили, даже курицы, даже кошки не нашли — один только хозяин расхаживал там взад-вперед. Углядев все это, испугались они, не зная, что ждет их в этом странном месте.
Солнце садилось, а никаких приготовлений к Субботе не видать. Хозяин знай себе ходит из угла в угол, ест арбуз, косточки выплевывает да посвистывает — мужик и только. Подумали они: а вдруг он вообще Субботу не соблюдает? Что ж будет-то? Но, боясь рассердить хозяина, промолчали. А тот еврей достал темный льняной лоскут, разостлал на неструганной доске, шмякнул на него ком глины, поплевав на палец, продавил в нем ямку и вставил маленькую свечку — одну. Зажег ее и произнес благословение.
Испугались путники, не могут решить, читать или не читать молитву «Минха», а он уже перешел ко встрече Субботы, молится скороговоркой, будто гонится за ним кто. Раз-два — и окончил молитву, а вслед за хозяином и им пришлось поспешить, как было между ними условлено. После молитвы они почтили его словами «Шабат шалом», он же вместо приветных слов осыпал их проклятьями. Наконец хозяин поднял бокал и с грехом пополам прочел-таки кидуш, а они стояли, пытаясь настроить свои души на святой субботний лад. Поначалу пробовали они выпросить у него немного водки, чтобы и самим сказать благословение, только он тут же их оборвал:
— Если каждый будет свой кидуш говорить, свеча вконец истает, а мы еще за трапезу не примемся.
Выпил он свою кружку почти до дна, а остальное дал им пригубить со словами:
— Нечего вам, пьянчуги, напиваться!
Выложил он черный хлеб с отрубями, а когда они попросили белого — только шикнул на них. И ковшика чистого омыть руки перед трапезой не нашлось у него, да что поделаешь — он ведь их предупреждал, чтобы не привередничали. Преломили хлеб, и он подал на стол большую миску чечевичной похлебки, а гостям раздал по ложке — дескать, пусть каждый себе черпает. Да не тут-то было! Он сам навис над миской и с жадностью набросился на еду, да так, что набив полный рот, не смог ни прожевать, ни проглотить, и суп изо рта потек обратно в миску. Какая уж тут трапеза! Гости запели было, но и тут хозяин помешал им и петь не позволил. То же и с благословением после еды — толком не дал сказать. Одним словом, Суббота их хуже будней оказалась.
Наутро, еще не рассвело, а уж хозяин спешит и суетится — полуодетый, босой и нечесаный принялся за молитву. То со стиха на стих скороговоркой перескакивает, то вдруг примется петь, но не благостные мелодии выводит, а будто пьяные песни в кабаке распевает. Срамота! Пришлось и путникам нашим поспешить, чтобы не позже хозяина молитву окончить. Что говорить! В день Субботний извел их хозяин пуще, чем в Субботний вечер. Когда же настало время последней, третьей трапезы, вовсе ничего не дал им в угощение:
— Чревоугодники, обжоры ненасытные! Совсем недавно есть кончили — и уже опять за стол норовите!
Так и остались хасиды без трапезы и взамен хлеба утолили голод и почтили Субботу тем, что тихонько обсудили недельную главу Торы.
После исхода Субботы смилостивился хозяин, пригласил их всех к столу и сидел с ними неотлучно до глубокой ночи, так что они не смогли вкусить от проводов святого дня истинного наслаждения — ни сладости трапезы Мелаве Малка, ни радости хасидских песнопений.
На следующий день Бешт с учениками помолились, как было у них заведено, и, едва окончив молитву, хотели тотчас отправиться в путь. Но хозяин закрыл перед ними дверь и сказал:
— Я тут для вас приготовил угощение, садитесь, ешьте, гости дорогие.
Попытались они уплатить ему стоимость завтрака, не прикасаясь к еде, но он обрушился на них со злобой:
— Что я — разбойник какой, чтобы брать с вас деньги задаром?!
Пришлось им сесть за стол, и незаметно день склонился к вечеру. Побоялись они выйти в путь на ночь глядя и заночевали в том доме снова. Наутро все повторилось, как накануне: после продолжительной молитвы хозяин вынудил их разделить с ним завтрак, который незаметно растянулся до сумерек. То же случилось и на третий, и на четвертый день, так что у них и денег-то не осталось — все ушло за стол и кров. Наконец удалось им выбраться из странного дома, но хозяин и тут не отстал от них, пошел провожать. Идут они к выходу и думают: как бы не задумал он нас убить. Тут вдруг дверь одной из комнат отворилась и оттуда вышла богато одетая женщина.
Обратилась она к Бешту с такими словами:
— Раби, прошу вас провести приближающуюся субботу у меня.
Отвечал ей Бешт:
— Двойное удивление вызывают у меня ваши слова. Во-первых, откуда вам известно, что я — раввин? А во-вторых, если вы знали, что я раввин, отчего ж дозволили мне испытать такое мучение в минувшую Субботу?
Отвечала женщина:
— Неужто вы не узнаете меня, учитель мой, наставник и господин?
Но Бешт лишь покачал головой.
— Ведь я — ваша служанка Сара, — сказала она.
Ничего не припомнилось Бешту, когда он услышал это имя.
— Господин мой, ведь много лет назад я была служанкой в вашем доме. Бездомная сиротка, ни отца, ни матери, хилая и паршивая. И ребецн перед каждой Субботой вычесывала мне голову и заплетала волосы в косу. Как-то раз я заупрямилась и отказалась подставлять голову под частый гребень, потому что кожа моя зудела и не было у меня сил терпеть боль. Рассердилась на меня ребецн и в раздражении ударила меня по щеке. А вы, раби, сидели тут же и видели мои боль и страдание, видели — но смолчали, слышали мои вопли — но не вступились за сироту. Тогда пробудился гнев Всевышнего оттого, что преступают Его закон: «вдову и сироту не истязай», — и приговорил Он вас, раби, на Небесном суде к тому, что не будет у вас доли в будущем мире.
Когда я стала женой этого удивительного человека, праведника, которому ведомо сокровенное, узнали мы об этом приговоре и опечалились, потому что не знали, как помочь вам в беде. Стали мы молить Создателя и силою молитвы смягчили наказание и отменили страшный приговор: лишение доли в будущем мире было заменено вам лишением радости одной святой Субботы. Ведь святая Суббота — частица будущего мира. А как скоро увидели мы, что нет такого еврея, который отважился бы осквернить Субботу раби, взяли мы этот тяжкий труд на себя. И теперь ваша доля в будущем мире снова возвращена вам, как было прежде.
Едва она кончила говорить, как к Бешту вернулось его разумение, которое было отнято у него накануне, и понял он, что истинны были речи этой женщины — все до последнего слова.
Обрадовался Бешт и с радостью согласился провести следующую Субботу в доме праведника.
