Как я учусь на медсестру в Израиле - Jewish News
Календарь
Календарь
Недельная глава:
Цав

Как я учусь на медсестру в Израиле

О биохимии как блокбастере и мелодраме, красоте анатомических терминов, подходе к разным пациентам и многом другом

Меня часто спрашивают, где и на кого я уже второй год учусь в Израиле. Наверное, пора рассказать подробно.

Я поступила в университет в Иерусалиме и учусь медсестринскому делу. Когда меня вызвали на собеседование, я на тот момент только полтора месяца учила иврит, поэтому могла понять только самые простые вещи и отвечать на них очень односложно. Я надела платье, улыбалась, сделала лебединую осанку и как бы внимательно слушала, на все вопросы отвечая «все будет хорошо». Меня в итоге спросили: «Миленькая, а ты вообще понимаешь разницу между журналистикой и медициной?».

Конечно, я мало что могла добавить, кроме того, что все будет хорошо, но тут вдруг преподаватель произнесла глагол, который мы как раз прошли на уроках иврита и я его запомнила. Она спросила меня: «Как ты, дорогуша, выстоишь во всем этом? С полуторагодовалым ребенком, журналистка, да еще и на иврите не говоришь?». Ну, тут я взбодрилась и ответила ей, что уж точно все будет хорошо, и у меня была осанка победившего лебедя, потому как я страшно загордилась собой за то, что поняла глагол «выстоять».

Первый год я должна была продолжать очень интенсивно изучать иврит в университетской языковой школе — несколько раз в неделю вечерами я ездила в кампус гуманитарных наук. Рядом с ним еще находится отделение — филиал больницы Адасса — на горе в окружении арабских кварталов. Во время войны 1948 года медицинский конвой из машин и повозок пытался выбраться из блокады и их тогда всех убили, в том числе и директора больницы и еще 70 медсестер.

Так вот, в этом самом кампусе у меня проходили занятия ивритом. В основном, группа состояла из арабских студентов и немного европейских. Арабских студентов в нашей группе звали Мухамед и Амжад — пять Мухамедов и несколько Амжадов. Наш учитель ужасно этому радовался и все повторял: «Ну, спасибо, что на старости лет мне такой подарок устроили, не придется запоминать разные имена».

Еще в группе у нас была религиозная еврейка, которая недавно приехала из Америки. Она все время сидела в углу, в беседы старалась не вступать, если вопросов не задают, а на перерыв всегда выходила с ноутбуком и возвращалась только через полчаса после начала урока. Я ей восхищалась — представляла, как она выходит через скайп на связь с конференцией из Вашингтона, где обсуждает рабочие вопросы. Один раз я во время урока вышла в туалет, в соседней кабинке кто-то качал насос, потом мы встретились. Оказалось, что это моя американка с молокоотсосом. А ноутбук брала, чтоб не так скучно было на толчке молоко сцеживать.

А в другом кампусе, где моя основная учеба проходит, находятся главные корпуса госпиталя Адасса — университет как бы встроен в него, там все медицинские факультеты. Поэтому в коридорах не только студенты, а еще профессора, преподаватели, врачи, пациенты больницы, просто сотрудники.

Там есть общая столовая, где студентам и сотрудникам можно очень дешево купить обед, вот мы туда ходили- в огромных железных тазах навалены салаты, рис, курица. И за столом сидят все вместе- профессора со студентами, с уборщиками, с главой отделения. И все загребают из тазов.

У нас там работают очень смешные парни, которые тоже на обед ходили в эту столовую — пять парней и девушек с синдромом Дауна. Они работают в больнице- возят тележки с постельным бельем, больничными халатами. И вот всегда так было, что, если я впадала в ужас от осознания того, что как я сюда вообще попала и скоро меня раскусят и выгонят, то обязательно их встречала в коридоре- они неслись со своими тележками наперегонки, громко хохотали, передавали эстафету друг другу, и меня своей уверенностью прилично поддержали в первый год.

В тот первый год у меня были только академические предметы — химия, биология, анатомия, физиология и все вот это вот. Через полтора месяца после начала учебы нам сказали, что в какой-то день нужно прийти в специальный зал по некоему поводу. Поскольку я ни черта не понимала, то я не смогла понять, что за повод. Ну, наверное, собрание какое-то. Потом, ближе к делу скачала себе словарь и оказалось, что нас приглашали на учебное вскрытие в университетский анатомический театр.

На театр это, конечно, мало было похоже Я себе представила, что мы за стеклом встанем на галерке амфитеатра, а оказалось, что нужно ходить от одного тела к другому, у каждого стоит компьютер с презентацией и студент старшего курса. Студент рассказывал одну тему — кто сердце и легкие, кто половую систему, кто все про желудок. Меня поразили не сами тела, глядя на которые сложно было представить, что это в прошлом живой человек, а девушки-лекторы с белокурыми или черными локонами и ослепительными улыбками, которые миниатюрными ручками вынимали сердце из грудной клетки, вставляли палец в полую вену и крутили этим сердцем во все стороны, чтобы нам было видно.

Вообще, иврит удивительный язык. Обычно научные термины, медицинские на всех языках звучат одинаково, но в иврите любят все называть своими именами. Вот, например, грудная клетка у них дословно переводится как «дом груди». И сразу значение меняется: по-русски сразу представляется клетка и ребра, которые оковами зажали сердце и легкие в неволе. А в иврите — дом груди, все хорошо, все дома, мамочка рядом.

А еще аорта, которая на всех языках аорта, зовется у них «отец всех артерий». Ну, сразу понятно, кто в сердечной системе господин. Но на экзамене ни один словарь не спасет. Мой фаворит — это поджелудочная железа, которая в иврите игриво зовется «лавлав».

Когда приблизилось время первой сессии, я сразу решила, что не пойду на нее — пора было признать, что первый семестр я просто смотрела на слайды, которыми сопровождали профессора свои лекции, а на то, чтобы понять, меня уже не хватило.

Например, химию здесь не учат в школе, только по выбору. Поэтому в университете ее преподают с нуля, но весь курс органической и обычной химии за очень короткое время, а дальше сам разбирайся. Меня еще в школе наш химик Александр Владимирович спрашивал: «Рожанская, а ты-то как сюда вообще попала?» или «Ты свою головушку-то пустую поди проветри». За эти годы мало что изменилось.

Но моя однокурсница Дина, обладающая невероятными знаниями по всем предметам, строго мне сказала, что куда это я вообще собралась и сейчас она мне все объяснит и про химию, и про митохондрии, и про физиологию клетки. Мы с ней ездили в автобусе на уроки иврита и по дороге она мне объясняла про электроны, протоны. Но она сразу поняла, что ко мне нужен особый подход, поэтому объясняла мне все в образах — на примере отеля, предположим.

Как директор гостиницы заселил первый этаж, второй, затем утрамбовал всех постояльцев в три номера, чтобы побольше заработать… В автобусе,от этих иерусалимских серпантинов меня уже под конец укачивало и я становилась особо впечатлительна.

Дина мне рассказывала про натриево-калиевые каналы в клетке, как про блокбастер — я живо себе представляла, как натрий вливается внутрь, сшибает ворота, навстречу ему устремляется калий, насосы качают, ворота закрываются…

Мы потом стали заниматься вместе с еще одним нашим однокурсником Мухамедом. Это было похоже на класс инклюзивного образования. Дине надо было на всех языках сразу объяснить двум людям с ограниченными умственными способностями, как сделать реакцию дегидрогенизации или из альдегида кетон.

Потом во втором семестре после такого у меня случился прорыв, и я стала хотя бы на лекциях понимать иврит. Но тут началась биохимия.

Если с химией можно было хотя бы представить себе отель и всех там мысленно расселить, то с биохимией был полный провал. Цикл Кребса и реакции окислительного фосфорилирования парализовали меня с самой первой встречи.

Когда оставалась неделя до экзамена, я пришла в библиотеку, чтобы готовиться. Вокруг меня сидели студенты — кто с пачкой медицинских анамнезов, кто-то пришел с чемоданчиком, достал оттуда позвонки и стал их собирать в целый позвоночник. Кто-то разбирал томограммы мозга. Я не знала, чем мне крыть. В конце концов, я взяла тетрадку и стала писать роман про все биохимические реакции.

Из молекул NADH и FADH у меня получились Надира и Фадих. Фадих происходил из очень патриархальной семьи, поскольку в своей группе он связан намертво с белками и с энзимом Е3. Этот энзим — это три Евы — его мама, бабушка и сестра.

Надира, в отличие от Фадиха, была более свободных нравов и могла свободно передвигаться по клетке. Но она никогда не расставалась со своими двумя детьми — электронами. И когда они стали разводиться, то Фадих забрал детей, поэтому Надире сделалось плохо и с ней произошло третье окисление — во втором практически случился суицид, кислота суццинат пошла в дальнейшие превращения.

Там было еще про разные трудности — Оксана, к которой уходил Фадих (это когда появлялась кислота оксалоацетат), алкоголизм Фадиха, с ацетоновым запахом изо рта (реакция альфа кетоглюторат).

Несколько ночей потом еще мы провели, сидя с Диной и сочиняя истории про печеночных посланников и расщеплении глюкозы. Где тучные печальные женщины пытались спасать детей, воруя со склада молекулы глюкозы.

На экзамене по биохимии я села в самом центре зала. Весь экзамен после каждого вопроса я начинала умирать от смеха, вспоминая связанную с вопросом историю. Потом после экзамена к нам даже подошел однокурсник и поблагодарил, потому что мы ему успели рассказать историю про димеры, которые сошлись в смертельной схватке в мозге, и он смог ответить на вопрос верно.

За биохимию я получила свой самый высокий балл — и была в числе немногих, кто прошел экзамен.

Еще у нас есть лекции в больнице. Нас там пока по 8 часов в день учат, как проявлять эмпатию к пациентам. Один раз преподаватель спросила студентов: «Как вы думаете, для чего нужно учиться на медсестер и братьев столько лет?». «Ну, — отвечают студенты, — уколы там делать, прививки».

Она говорит: «Я вас за 15 минут научу делать уколы, вы будете их первоклассно колоть! Раньше вот учеба всего два года была и получались отличные медсестры». Один арабский студент поднял руку: «Простите, а вы не могли бы сказать, где нужно учиться всего два года? Я лучше туда пойду».

Говорят, сначала надо определить на каком отрезке жизни находится человек — младенец он, старик... И, исходя из этого, понять какие у него потребности. Цель лечения — эти потребности удовлетворить. Например, потребность младенца — быть рядом с матерью, поэтому лечение и все что происходит должно быть направлено на то, чтобы дать скорее им воссоединиться. А у умирающего старика потребности — это достойно и безболезненно уйти. Соответственно, главная задача — это не дать ему потерять достоинство в последние дни жизни и сделать так, чтобы было не больно.

Это все побочная информация, которая здесь и так всем понятна — просто между делом это говорят и студенты не придают этому значения. У меня же, когда я что-то такое слышу, конечно, холодный ветер воет в душе и я сразу вспоминаю нашу медицину, где пустить маму в реанимацию к ребенку — это нарушение всех законов.

Еще учат, как правильно задавать вопросы пациенту. Не к каждому же ты испытаешь сочувствие. Вот, говорит учительница Шоши, приходит к тебе жирный мужик, 200 кг, курит не переставая, ест одну картошку фри, у него больное сердце, давление скачет, диабет, а еще маленькие дети. Хочется сказать: «Ты че за собой не следишь-то? Хочешь, чтобы детки без папочки остались?». И объясняют как с таким пациентом разговаривать, чтобы случайно его не обвинить.

Я сначала не поняла, что это примеры не проявления понятия caring, думала, что нас учат, как остроумно общаться с пациентами, чтобы их подбодрить, сподвигнуть следить за здоровьем, поддержать. А оказалось, что это они с вытаращенными глазами приводят примеры дикостей и фраз-табу.

Как была у них история, что женщина с раком костей в третий раз попала в больницу с очередным переломом. Заходит к ней знакомая медсестра и говорит: «Ну что ты, милая, опять упала и ногу сломала? А кто это у нас без каталки ходил? Да ты похудела на 10 килограмм, тебя скоро вообще видно не будет, дорогая моя».

Тут я, конечно, вспоминала женские консультации в России и «ты вообще думала, когда ребенка делала?» и «диагноз — беременность», ну и дальше непереводимая лексика.

В следующем семестре, говорят, будем уколы друг другу колоть.

Источник

София Рожанская
Добавьте JewishNews в избранные источники - Google News
подписаться