Мой однокурсник, в своё время тщательно скрывавший покойного еврейского папу, сказал, что есть две страны, в которых он не смог бы жить: это Израиль и США. Разумеется, ни там, ни там он никогда не был, но мощь интеллекта, как известно, определяется способностью предсказать наличие океанов, глядя на каплю воды. Я понимаю однокурсника: бухать на дежурствах и трахать медсестёр куда проще, чем убить, минимум, год жизни на получение лицензии врача в Израиле.
Мой знакомый московский интеллектуал и писатель, в ответ на оказанную мной профессиональную помощь, прислал мне в подарок свою новую книгу - отрывки из переписки с друзьями. На каждой странице книги он жалел друзей и особенно их детей, оторвавшихся от великой российской культуры и ничего не получивших взамен. Он умолял друзей растолковать детям, что служба в армии глупа, и что есть масса более важных вещей, чем отдать жизнь за страну. Я понимаю писателя: он совершенно не востребован в Израиле, чей русский рынок много меньше той же Москвы.
Мой одноклассник отучился в Технионе за счёт государства как новый репатриант и через какое-то время оказался в Канаде. Приехав сюда навестить маму (не брать же её с собой и отрывать от дешёвой израильской медицины!), он встретился со мной и недовольно спросил: "Что у вас там опять за заварушка на севере? Когда вы уже научитесь нормально решать проблемы?". Я предложил съездить ему в торец, и беседа как-то увяла. Я понимаю одноклассника: сидит он вечером в пабе с сослуживцами, весело наливается пивом, и тут по телевизору показывают зверства израильской военщины, и сослуживцы негодующе на него смотрят. Не объяснять же им, что он откосил тут от резервистской службы. То есть, он, конечно, объяснит, но настроение уже не то.
И я смотрю на это и думаю: вот сидит этот Израиль тонким шрамом на любимом глобусе, кем только не ненавидимый. И обиднее всего - теми, кто имеет право жить в нем, кто знает, что есть у него этот запасной аэродром. И кто ещё приедет, когда сочетание СНГ-пенсий и медицины заставит бежать спасать дорогую им шкуру. И кажется мне, что Израилю дышалось бы легче хотя бы без этой еврейской ненависти.
И я говорю Ему: "Господи, ну, почему они не могут относиться к Израилю так же, как он к ним: никак. Пусть не любят, пусть просто никак к нему не относятся. Почему они этого не могут?"
"Евреи", - отвечает мне Он и виновато разводит руками.
