Иосиф Шкловский и его майсы
Он начал свою трудовую деятельность в 14 лет десятником на строительстве железной дороги, а стал ученым c мировым именем, оказавшим огромное влияние на физику XX века, создателем школы всеволновой эволюционной астрофизики и современной теории солнечной короны... Иосиф Шкловский был избран членом Лондонского королевского астрономического общества, Американской академии наук и искусств, Национальной академии наук США, почетным членом Королевского Астрономического общества Канады, почетным доктором Парижской обсерватории....
Родился блестящий ученый 1 июля 1916 г. в украинском городке Глухове в традиционной еврейской семье. Ходил с мамой в синагогу, отмечал еврейские праздники. До конца своих дней помнил запах праздников. Потом была школа-семилетка, раздвоение сознания между еврейским домом и советской школой. В 1930 году Шкловские перебрались в Казахстан. После школы-семилетки Иосиф работал на строительстве Байкало-Амурской железной дороги, а в 1933 г. поступил на физико-математический факультет Владивостокского университета. Через два года перевелся на физический факультет МГУ. В 1938 г. был зачислен в аспирантуру на кафедру астрофизики в Государственный астрономический институт им. П.К.Штернберга при МГУ. А потом была война, из-за плохого зрения (-10) Шкловского на фронт не взяли и он отправился в эвакуацию в Ашхабад. Далее — возвращение в Москву и годы общения со звездами и формулами.
Иосиф Самуилович был душой астрономического общества и потрясающим рассказчиком. Некоторые свои истории он записал. Правда сделал это, как сам признавался, из чувства злости, которое у него вызвали соседи по дому отдыха, которые кропали свои заметки об ученых. «Боже, как всё это далеко и от литературы, и от правды!» — возмущался Иосиф Самуилович в предисловии к своим рассказам.
Рассказы Шкловского сохранились в семейном архиве, а друзья после смерти ученого их опубликовали. «Его рассказы напоминали рассказы Бабеля и новеллы О'Генри. Они также точны, остроумны и лаконичны», — отмечали современники Шкловского. Друг и коллега Шкловского Валентина Бердичевская вспоминала, что Шкловский всегда был окружён друзьями и учениками... «но его острое слово, разящее, как пушкинская эпиграмма, создавало ему и немало врагов». Академик Зельдович отмечал, что «..сама личность Шкловского поляризовала окружающих. Наряду с верными друзьями, учениками, последователями у него были враги».
Что ж, мы можем быть благодарны и друзьям ученого, и даже его врагам за то, что вдохновили Иосифа Самуиловича на написание рассказов. Сегодня мы вспомним невероятные приключения советского еврея в Париже. Как без приглашения, без знания языка и без денег можно провести две недели в этом чудесном городе.
«Париж стоит обеда»
Период с 1966 по 1968 Иосиф Шкловский вспоминает как самый счастливый в своей жизни. Во-первых, в день пятидесятилетия его с пятой попытки выбрали в Академию наук. Во-вторых, его снова стали выпускать в заграничные поездки — «на предмет общения с себе подобными». И в третьих, у него произошел первый инфаркт и он попал в больницу Академии наук. «Мне и в больнице с моим первым инфарктом было хорошо и — я не боюсь этого сказать — весело! Меня — слабого и беспомощного — любили хорошие люди, и я это остро чувствовал», — писал физик. Правда похоже на характер героев Шолом Алейхема? Однако, пожалуй, главное событие этого периода — поездка Париж. В столицу Франции советский физик попал благодаря своему авантюризму и невероятной удаче — ведь его уже 18 лет не выпускали за границу. А началось все с того, что Шкловского попросили прореферирофать несколько докладов конференции, которую ЮНЕСКО организовала в Париже.
Документы прислали на французском языке, который Иосиф Самуилович не знал. Зато знал, что хочет, очень хочет в Париж. Он позвонил в отделение Советского комитета ЮНЕСКО, сказал чиновнику, что материалы конференции получил, но в них совершенно не представлена космическая тема. (Кошмар!) И тут же предложил лично сделать доклад на конференции в Париже. Озадачив чиновников, Шкловский поехал на дачу. А в рамках подготовки к конференции попросил соседку перевести на французский две фразы: «не надо усложнять» и «не будем упрощать». «"Иль не фо па комплике” и “Иль не фо па симплифье”», — ответила удивленная девушка. Дело в том, что еще больнице друг Иосифа рассказал ему историю о чиновнике, который благодаря этим волшебным фразам прослыл философом и сделал карьеру. Шкловский решил, что при случае они его и в Париже выручат. Впрочем, приглашение всё не поступало.
Неожиданно через три дня после начала конференции Шкловскому оформили поездку в Париж, но деньги не дали — не успели. Нашего героя это не смутило. Зато смутило другое — формат мероприятия. Шкловский рассчитывал при своем незнании французского затеряться в толпе ученых, но в небольшом зале за круглым столом сидели всего семь человек. Шкловский занял свое кресло — восьмое. А на председательском месте восседал огромный нигериец, и Шкловский с ужасом услышал свою фамилию — его явно приглашая произнести речь. Иосиф «перевел стрелки» на японца: «B этом году исполнилось ровно сто лет со времени революции Мейдзи, — сказал он. — Было бы очень интересно в этой связи, чтобы наш японский коллега осветил вопрос о взаимоотношении традиционной японской культуры и того бурного технологического развития, которое за это время претерпела его родина».
Пока японец чирикал, Шкловский заметил соседу-американцу, что сидящий напротив представитель ФРГ выглядит странновато. «Ещё бы, — прошептал американец. — Он еврей. Кстати, я тоже». Потом они выяснили, что бельгийский ученый — тоже «да». «Стало совсем легко, как в доброе старое довоенное время в Киеве или Лохвице», — писал Шкловский. И заодно поинтересовался у японца не еврей ли он: «Доктор Эйсаку-сан, меня крайне удивляет ваше имя Лео, ведь у японцев, насколько мне известно, звука "л" в языке совсем нет. Уж не японский ли вы еврей?»
В последний день конференции ученые обсуждали вопрос о необходимости устройства каких-тобиблиотечных коллекторов в Танзании. И вдруг они хором накинулись «на величественно молчавшего представителя величайшей сверхдержавы: мол, что думает означенная сверхдержава по поводу этих самых коллекторов? Положение начинало смахивать на губернаторское (вернее, Остап-Бендеровское), — вспоминал Шкловский, — и я вынужден был пойти с козырного туза. Соорудив мрачнейшую мину (а я это делать умею), представитель великой державы процедил: "Иль не фо па симплифье!" Боже, что тут началось! Они затараторили на трёх языках, перебивая друг друга. Я сидел в мрачно-величественной позе. Заряда хватило до перерыва, во время которого они смотрели на меня с почтительным восхищением».
Конференция закончилась. Шкловскому выдали деньги — ровно за полтора дня участия, а продержаться в Париже предстояло 12 дней. Тратить можно было 7 франков на день. При этом проезд в метро стоил 1 франк, а самый дешевый обед — 11 франков. Все парижские друзья отдыхали и пообедать у них возможности не было.
Ученый, полгода назад перенесший инфаркт, решил так: за 2,5 франка он покупал у крестьян яблоки на ближайшем рынке, еще 2,5 франка уходили на булку с сосиской у замечательной старушки, которая продавала их возле гостиницы. Два франка — на проезд в один из районов Парижа.
Один раз наш герой решил изменить любимой старушке и взял котлетку с булкой у подножия Монмартрского холма. Однако шустрый продавец обманул ученого и не отдал ему сдачу с пяти франков — 2,5. С горя Шкловский купил билет в дешевый клуб «Перманент стриптиз» еще за 2,5 франка. Он быстро спустился по крутой лестнице прямо к сцене, сел в первом ряду и уставился на потную спину пышной блондинки. Удовольствия ноль. просто наблюдения за тяжелой работой потной стриптизершей. Ему предложили купить выпивку. Иосиф отказался. Предложили более настойчиво, снова отказался. Еще раз предложили. «Пиво», — попросил ученый. «Пива нет», — ответили в лучших советских традициях и попросили уйти. Шкловский торжествовал: «Негодяй лотошник обокрал меня на 2,5 франка, а я только что гениально и просто обставил владельца этого бардака минимум на десятку! Долго ещё у меня сохранялось лёгкое, хорошее настроение, и шёл я, почти не касаясь тротуара. Все оставшиеся дни я покупал свою порцию сосисок только у моей милой старушки».
Шкловский написал десятки историй. Удивительно, что почти в каждой из них есть элементы еврейской мистики — писал то он эти рассказы в 80-е года — расцвет социализма. А в воспоминаниях Шкловского и чудеса с рабби Леви, и рассказ о настоящем советском раввине, друге Иосифа, Матесе Менделевиче Агресте, и голем. Не обошлось без соцреализма, воспоминания о деле врачей и борьбе с безродными космополитами.
Прочитал вчера газету — вот что не пойму:
Как понять заметку эту? Кто пойдёт в тюрьму?
Дорогой товарищ Вовси! За тебя я рад.
Ты, как выяснилось, вовсе был не виноват.
Понапрасну ты томился в камере сырой.
Подорвать ты не стремился наш советский строй.
Дорогой товарищ Коган, знаменитый врач!
Ты расстроен, ты растроган — но теперь не плачь.
Ты расстроил свои нервы, кандидат наук,
Из-за суки, из-за стервы этой Тимашук...
Вспоминает песенку Шкловский. И замечает, что «песня была вестником оттепели. Она предвещала наступление эпохи бардов и менестрелей — надвигались звонкие шестидесятые годы. Увы, всё проходит, и эта эпоха уже отошла в прошлое…»
