Гарик Корогодский: Занятием мамы, в основном, было волноваться
Он — очень обеспеченный человек, публичная и эпатажная личность. Так ограниченно Гарика Корогодского воспринимают те, кто с ним не общался. Просто «гуглил» фамилию, наталкивался иногда на новости с «выходками» миллионера, слушал его радиопрограмму о том, чего в Союзе не было, читал его посты с нецензурными и часто очень резкими выражениями в ФБ или видел фото этого еврея в ярких очках, которые Гарик давно коллекционирует…
Мы не будем рассказывать о его «домах, газетах и пароходах». Эти темы самому Гарику уже давно скучны. Он создал успешную систему в собственном бизнесе, поставил его на колеса и смело открыл другую свою грань — писательское мастерство. Его книгу «Как заработать миллион, которого нет» уже год сметают с прилавка. В ней «еврейский дух, еврейством пахнет» каждый рассказ: написано легко и смешно, и вся книга о нем и людях, которыми он дорожит.
7 марта на прилавки книжных магазинов попала новая книга Гарика «У нас был секс», написанная в соавторстве с главным редактором журнала «Публичные люди» Натальей Влащенко. А «на выходе» уже и продолжение «Миллиона», второй части биографии еврейского мальчика Гарри Корогодского.
Написание книги, тем более о себе, часто длительный и мучительный процесс. Рождение Ваших как далось?
Длительный — да, но мучительным я бы его не назвал. Сам процесс написания оказался вкуснее, чем что-либо! [на презентации первой книги автор использовал сравнение «вкуснее, чем секс» — прим. Л.Л.] Когда пишешь, входишь в состояние транса, который сродни наркотическому, я так думаю.
Писать о себе, так или иначе, это «кривое зеркало»: или критиканство, или самохвальство…
Критиканство? Ну, это когда себя не любишь так сильно, как я себя люблю! [смеется]
Промофильм для книги Гарика
Но все-таки, в книге Вы много над собой подшучивали, я бы даже сказала «стебались»…
Не сказал бы, что многое в книге неправда, но точно много художественного вымысла. Приводить примеры, где вымысел, а где — правда, бессмысленно. Пусть останется загадкой и каждый для себя решит. Но в начале у меня было около 80% правды, в конце я довел его к 60%, примерно, а во втором томе, думаю, будет 50% и ниже. В первую очередь, это же художественная книга, не автобиография. Вы знаете книгу «Республика Шкид»? [герои этой книги были известны каждому советскому школьнику — Григорий Белых, Леонид Пантелеев — они же и авторы рассказов о судьбах беспризорников, попавших в школу-коммуну — прим. Л.Л.]. Моя книга — точно такая же автобиография.
В этом году «Республику Шкид» переиздали, с фотофактами, подтверждающими описанное в книге и реальной биографией людей, которые стали прототипами…
Да, но везде есть реальные личности. Вообще, я был несказанно удивлен, узнав, что 90% от всех существующих книг — автобиографии, по оценкам экспертов. И в моей книге тоже основа — реальные люди: где-то я изменил их фамилии, где-то оставил.
По-Вашему, Хемингуэй поехал на войну за…
…за материалом! Я вот тоже завтра поеду в Израиль писать и за материалом. Перед этим ездил в Москву за этим же!
Какая обстановка или энергетическая составляющая для Вас важна, чтоб писать так легко и вкусно?
В последней поездке в Москву я встречался с друзьями тех времен, постстуденческого периода, и мы вспоминали разные ситуации. Любое их слово может потом вырасти в рассказ. Последняя книга, которая мне не далась — это Пелевин «Любовь к трем …». Я еле «продрался» сквозь 17 страниц букв. Не пошла она мне! Но за эти два дня я написал три рассказа для своего второго тома, которые не имеют никакого отношения к действительности, а родились благодаря тяжести прочтения Пелевина.
Еврейский дом часто отличается шумностью и радушием. Каким был дом Вашего детства?
Не могу сказать, что в нем было много шума. Но не тихий точно! Он был теплый, открытый, и к нам мог прийти кто угодно без звонка, могли позвонить, что «мы уже к вам едем»… Всегда много было гостей. Вот таким он мне и запомнился.
В книге с особым трепетом описана квартира на Отрадном [район в Киеве], в которой Вы росли. Знаю, что пытались даже выкупить ее недавно…
Да. Я до сих пор пытаюсь ее выкупить, к сожалению или к счастью. Дело в том, что все ее готовы продать, кроме главы семьи, мужчины достаточно преклонных лет. Он перенес два инсульта, и его супруга сказала, что если сказать владельцу о желании продать дом, то это третий инсульт сразу, смерть мгновенная для него. Безусловно, такое на себя никто не возьмет. Поэтому я ее пока не могу купить.
Какие воспоминания связанны с этим домом?
Прожил в нем с 4 до 15 лет. Я часто гуляю в этом районе, с детьми езжу во двор… Не так давно сыну показывал наш балкон. Говорю: «Вот, Дань, такое впечатление, что мы никуда не выезжали. Прошло как минимум 35 лет, а тот же синий балкон, также леска для белья натянута и так же, как тогда, висят шерстяные трикошки, сушатся». Знаете, были такие, которые оставляли несмываемый след на ноге чуть выше колена? А сын скользит взглядом по всем балконам, не знает, где еще чей, и спрашивает: «Кто кошек повесил?»
Какими были Ваши родители?
Вы знаете, они не сильно отличались от всех еврейских родителей. Мама — пессимист: у нее всегда было «Сегодня не так плохо…». Папа, наоборот, был неисправимым оптимистом. Разные характеры просто. У папы в семье все были оптимисты, а у мамы — и те, и другие. Меня воспитывали в жестком патриархате. То, что сказал папа, не обсуждается вообще! Как и многие еврейские дети, я рос в бедности, но долюбленным. Не было недостатка в любви, хотя папа со мной практически не общался. Разве что по выходным полчасика в день — «потолок», и то, это происходило достаточно редко. Я знал, что, даже если я не прав, то папа анализировать не будет и защитит. Чувствовал полную защищенность, притом от всего!
А мама?
Мама — нет! Она всегда старалась, чтоб я был прав, чтоб не задеть чувства окружающих: волновалась, что подумают люди, как подумают? Мама приучала меня прислушиваться к общественному мнению. У нее была фраза: «Главное не выделяться». Это очень было популярно у евреев тех времен.
Смотря на Вас сейчас, можно прийти к выводу, что Вы в этом наставлении ее таки ослушались…
Да, я с мамой спорил по этому вопросу с первого дня. Говорил, что я все делаю, чтобы выделиться, а ты меня учишь обратному. Вообще, на любое мое начинание мама говорила: «А оно тебе надо?» Тогда я отвергал такой анализ. Теперь я задаюсь этим вопросом перед тем, как что-то начать.
Вы были прилежным учеником в школе?
Учился плохо, как все еврейские дети, по крайней мере — многие. Где-то до четвертого класса был отличником и побеждал в олимпиадах, а потом просто перестал учиться.
У вас был еврейский двор?
Десять еврейских квартир в доме было на более чем сотню. Но двор был не еврейский. Дворовое воспитание дало очень много. К примеру, если тебя задели и ты вовремя не ударил, то больше во двор лучше не выходить. Независимо от того, чем для тебя потом обернется этот удар, надо ответить.
Вы всегда наносили ответный удар?
Выбора особо не было! Там или ты ходишь во двор только с родителями, или живешь по правилам этого двора. Это очень хорошая школа жизни, которая со временем становится частью характера: ты знаешь, что на удар всегда надо отвечать только ударом, а не подставлять «вторую щеку». Иногда это заканчивается печально, конечно…
В чем проявлялась любовь родителей?
Занятием мамы, в основном, было волноваться. Разговор мамы и бабушки (маминой мамы) были приблизительно одинаковыми: «Вот он должен уже прийти, а его до сих пор нет… Вот уже без пятнадцати два… Я высмотрела уже все глаза… Боже мой! Куда звонить?». В этом была мама! А когда я уехал учиться в Москву, говорила: «Ты обещал позвонить вчера, мы уже не знаем, что и думать… Ты не звонил четыре дня…» Папа вообще не задумывался на эту тему.
В вашей книге есть история о киевском еврейском парикмахере, который создавал эксклюзивные стрижки по тем временам. Среди его клиентов были и Вы.
Стрижка у Миши Урмана — это, пожалуй, единственная роскошь, которую мы тогда себе позволяли: раз в месяц ходили к нему стричься. Папа меня первый раз взял к нему лет в 12. У него не было сервиса вообще, то есть сервис был ужасным.
По современным меркам или даже по тем временам, «госстандарта»?
По тем! Мы голову, к примеру, мыли сами себе. Обычно моет все-таки парикмахер, даже тогда так было. Но Миша стриг узнаваемо: вот ты идешь и видно, что тебя подстригли у Урмана. [последнее произносит с гордостью, как фамилию-бренд — прим. Л.Л.] И об этом можно было рассказать. Ведь к нему было даже не так просто попасть! Рубль также стоила стрижка в «Чародейке», но это было не круто. «Чаривниця», так она называлась, на углу Крещатика и Карла Маркса.
Кстати, сын Урмана сейчас вернулся из Америки в Украину, и он тоже стрижет, как когда-то его отец Миша.
Блаты в «еврейской мафии» были распространены?
Мафией они тогда только сами себя могли считать. [улыбается] Да, был еврей-парикмахер, который меня классно стриг; да, был еврей в «Зарядке сифонов», который мне давал побольше газку; да, был еврей в приеме бутылок — и я научился сдавать без очереди по 10 коп., а не по 12; рубщик мяса был евреем… Вот такая «мафия» была в Киеве!
Везде были «наши люди»…
Так как евреев было много в городе, то они попали на многие специальности. Все, что я называю — это сервис, а в сфере обслуживания евреев всегда было много. Но не абсолютно все, ведь мой папа работал на стройке всю жизнь — прошел путь от электрика до начальника участка, мама всю жизнь проработала бухгалтером, дядя – в горячем цеху на Киевской фетровой фабрике, валенки делал.
Вы были модником в подростковом возрасте. Какие вещи являлись предметом Вашей гордости?
У меня у первого в городе появились вельветовые штаны «Wild Сat». Условно первыми, по крайней мере, тогда это было большая редкость. У меня вообще были остромодные вещи, ведь я стал играть в карты с фарцовщиком и выигрывал дорогущие вещи, которые потом даже не знал, кому продавать. Мне тогда было лет 15. Поэтому приходилось носить.
У меня были кеды уже тогда, и это было круто. Люди разделились на два фронта: у кого есть вьетнамские или китайские кеды и у кого их нет. Кеды стоили 3 рубля, а наши — 2,20. Вроде бы разница была небольшая, но первые еще достать надо было!
А где же советский подход — все должны быть равны? Окружающие как реагировали на Ваш «заграничный» внешний вид?
Из школы выгоняли за «одежду, не соответствующую форме». Самой формы у нас не было, но прийти, например, в «батнике» в павлины с планочкой, как я себе позволял — нельзя было. В старших классах школьник должен быть опрятно одетым, говорили мне.
Кем Вас видели родители?
Мама хотела, чтоб я как можно раньше женился, как можно раньше были внуки и чтобы я пошел по жизненному пути, который позволял бы ей на работе рассказывать о сыне. Ведь после четвертого моего класса рассказывать обо мне было особо нечего. До того момента, пока я не поступил в институт.
Это было время, когда при поступлении в ВУЗ запись в метрике о национальной принадлежности — как «красная карточка»...
В Киеве еврею поступить в институт было вообще невозможно. Можно было даже не пробовать. Дело в том, что в КПИ был набор 5 тыс.человек, а принимали 8 евреев (это квота). Думаю, на каждое место было по 20-30 евреев, которые договаривались, у родителей которых были и деньги, и административные возможности. У моих родителей не было ни того, ни другого. Мой двоюродный брат пробовал поступить в Киеве в институт с «золотой медалью» — и сразу после вступительных пошел в армию. Поступить было невозможно. Поэтому решил получать образование в Москве.
С каким сердцем мама отпускала?
Это был очень тяжелый для них момент. У меня сестра старшая умерла рано. И родители оставались совсем одни, вообще одни. Им тогда было по 52 года, нестарые еще. Плюс, у них кроме детей интересов больше в жизни особых не было: только дети и работа. Но отпустили меня. Мама позволила себе слабинку на одну минутку, спросив: «Как же мы?». И тут же начала искать деньги на репетиторов, поездку… А папа сразу сказал многословное наставление: «Хай едет!» — и все.
Как Москва встретила киевского еврея?
С Москвой я подружился сразу, и так оно и по сей день: я люблю ее, а она меня. [улыбается] Было такое ощущение, словно домой попал. Меня везде принимали, все складывалось очень хорошо, со дня моего приезда и до сего дня.
Я знаю, что у вас двойное гражданство — России и Израиля. Вы объездили полмира, посетили красивейшие города планеты, среди них Львов, Хайфа, Прага…
Я люблю Львов, Хайфу по-своему. Прагу не люблю – мне там скучно… Но Москва мне ближе всего из-за активного ее ритма: люблю, когда все летает!
В России Гарик заработал свой первый капитал и в 1996-ом вернулся в родной Киев. Как утверждает в многочисленных интервью коренной киевлянин, гражданство РФ давно бы уже сменил на украинское, вот только для этого нужно отказаться от второго — израильского. На это еврейский миллионер не согласен!
Вторая часть интервью появится на сайте JewishNew.com.ua 25 марта.
