Фрида Гейзерикер, которая выжила в Свенцянах, ищет родных

В 1941 году, когда фашистские оккупанты вторглись на территорию Литвы, все мужчины из семей моих родственников были расстреляны, а мой отец Юлиан Гейзерикер (1898 г.р.) эвакуирован в тыл СССР. Отец работал шофером и вез в Россию какие-то документы летом 1941 года. Он предлагал нам всем ехать с ним, потому что в Свентянах было беспокойно, но моя мама Соня понимала, что с детьми будет сложно в дороге, и решила остаться. Она не верила, что интеллигентные немцы будут стрелять. Назад вернуться мой отец уже не смог и остался в СССР. Он назывался именем своего двоюродного брата — Хононом. Так же он был записан в паспорте.

Мой старший брат Арон Гейзерикер (1924 г.р.) был призван в Советскую армию, и на момент оккупации его не было на территории Литвы.

Моя мать София Коварски (1900 г.р.), мои сестры Берта Гейзерикер (около 1922 г.р.) и Ханна-Рая Гейзерикер (1941 г.р.), мой младший брат Давид Гейзерикер (около 1931 г.р.) и я (около 1929 г.р.) остались в городе Свентяны, где мы проживали на улице Лентупской. Наш дом находился возле польского кладбища. В момент оккупации мы были выселены из нашей просторной квартиры и перемещены в гетто Свентян в сентябре 1941 года, где проживали около месяца.

В один из дней в сентябре всех евреев выгнали из домов. Я не помню, как точно это происходило. Нас собрали на площади и сказали, что мы едем на работу в лагерь. Нас долго держали на улице, и только вечером мы отправились в сторону леса под присмотром литовцев. Мы шли долго. Только старикам и детям было позволено ехать на телегах. Остальные мужчины и женщины всю ночь шли пешком. Нас пригнали в лагерь на Полигон и поместили в большом бараке без окон. Это было 28 сентября.

В бараке не было возможности даже сесть, так много было людей. Утром мама попыталась приготовить нашей маленькой новорожденной сестре Ханне-Рае манную кашу. Больше я ничего не могу вспомнить. Наверное, прошел день или два. Мама договорилась с какой-то зажиточной семьей, которая должна была быть освобожденной из лагеря, чтобы они забрали меня и моего брата Давида с собой. Давид плакал, и боялся отходить от мамы. Меня мама силой затолкала на телегу. Только со временем я узнала, что я выехала из Полигона вместе с семьей Голдберг: Пейсахом, его женой Ольгой, дочерьми Стирой, Ханой и Юлей. Художник Пейсах Голдберг оказался в числе «полезных» евреев и получил возможность одним из первых вернуться в гетто Свентян. Меня записали как «дочь сестры». Позднее многие «полезные» евреи, которые успели выехать из лагеря, забирали с собой чужих детей, выдавая за членов своей семьи.

Мы ехали ночь и утром прибыли в Свентяны. Я не помню, куда пошла. Но я оставалась одна. Мне кажется, что в тот же день до гетто дошли новости о том, что весь лагерь расстреляли. Это было 7 октября.

В Свентянах у мамы оставались родственники Коварские. Двоих маминых братьев Коварских убили в начале оккупации, но остались их жены. Одну звали Соня, как и мою маму. Имени второй я не помню. У одной из них было двое дочерей моего возраста. Эти женщины договорились с русским крестьянином, который должен был вывезти их в деревню и спрятать от немцев. Они просили взять и меня, но мужчина отказался. И это меня спасло во второй раз — русский сдал моих родственниц и их дочерей, даже не доехав до деревни. Их расстреляли. Но я не могу вспомнить, откуда я об этом узнала.

В гетто меня никто не хотел брать к себе. Я ночевала в поле, потому что в домах было страшно, могли прийти немцы. Иногда еврейская семья, жившая в гетто, заставляла меня убирать и прислуживать им за еду. Потом меня выгоняли на улицу. Я скиталась по пустым домам, ела, что придется, одевалась, во что могла.

В гетто Свентян прибыли еврейские полицейские из Вильнюса, узнав о нашей ситуации. В Свентянах начиналась эпидемия тифа. Видимо, списки жителей гетто полицейские озвучили в Вильнюсе. Таким образом, моя тетя Лена Боровик (настоящее имя Chiena/Heena) (1911 г.р.), сестра моего отца из Вильнюса узнала, что я осталась жива и скитаюсь по гетто в Свентянах. Когда евреев из Свентян перевозили в Вильнюс, моя тетя попросила одного из полицейских, чтобы меня привезли к ней. Лена была активисткой, в гетто ее знали. Она прятала евреев, которые в гетто находятся неофициально. Когда тетя увидела меня, она упала в обморок от моего вида.

С тетей Леной в гетто жили ее дочь Бася Боровик (1933 г.р.) и маленький сын Абрам Боровик (1940 г.р.). Муж тети Иосиф Боровик был убит в начале оккупации. Тетя оставила меня у себя, и я жила с ней, ее детьми и еще несколькими людьми в одной комнате.

Тетя ходила на работу. Когда мы узнали, что евреев собираются расстреливать, мы начали искать убежище. С нами было еще несколько семей. Мы спрятались в подвале дома, в котором жили. Когда маленький сын моей тети Абрам начал плакать, одна из женщин задушила его подушкой, чтобы спасти всех остальных людей от немцев. Уже после войны Лена пыталась найти это место, чтобы положить цветы, но не смогла вспомнить, где это точно находилось.

Мы с тетей Леной и двоюродной сестрой Басей не выдерживали пребывания в подвале и выбрались по лестнице на чердак, а потом еще на один чердак. И так добрались до соседнего гетто. Я так думаю, что мы перебрались из гетто Кармелиту в гетто Рудники. Нас не хотели принимать, но тетя уговорила. В этом гетто мы встретили родственников, которые нас накормили. Возможно, это была семья Боровик: брат погибшего мужа Лены, Израиль с женой Эстер и детьми Соней, Верой и Абрашей. После войны Соня и Вера Боровик остались живы и уехали в США, но сейчас их уже нет в живых. Я поддерживаю связь с их детьми.

Утром немцы начали выводить людей, и моя тетя заволновалась. Она нашла золото в магазине знакомого торговца и дала выкуп польке, которая укрыла нас и еще одного мужчину с дочкой в яме под кухней. В этой яме было сыро и холодно. Мы ничего не ели и не выдерживали долгого нахождения в яме. Моя тетя нашла новое убежище у другой польки за городом и забрала с собой только дочку Басю, а меня оставила. Я просидела в яме совсем одна девять месяцев. Иногда я выходила, хоть это было опасно. Меня кормила полька. Ее сын терпеть меня не мог, потому что я еврейка. Помню, что рядом с этим местом был аэродром.

Через девять месяцев, в 1943 году, моя тетя Лена пришла за мной и забрала меня в свое убежище за город. Я не помню, в какой части Вильнюса находился этот поселок. Там я жила с ней в доме польки до 1944 года. Полька, имени которой я не помню, хотела меня удочерить, водила в церковь, следила за мной, очень хорошо ко мне относилась. Я читала много книг. Меня назвали именем Зося, чтобы не выдавать, что я еврейка. И даже когда вернулся мой брат и обратился ко мне по имени Фрида, я испугалась и начала утверждать, что я Зося.

Именно в 1944 году из Ашхабада приехал мой старший брат Арон. В Ашхабад, где всю войну находился мой отец Юлиан, Арон попал после ранения. Там и остался. У отца в Ашхабаде была уже другая женщина, Вера Наумовна. Отец думал, что никого из нас не осталось в живых.

Меня и мою двоюродную сестру Басю Боровик отправили на поезде в Ашхабад набраться сил после стольких мучений. Там мы находились до освобождения, до 1945 года, вместе с моим отцом Юлианом и его подругой Верой Наумовной. Мы ходили в школу, жили на съемной квартире. Осенью 1945 года мы вернулись в Вильнюс с Басей и моим отцом Юлианом. Жили на квартире все вместе: папа Юлиан, брат Арон и тетя Лена с дочкой Басей.

В 1946 году Вильнюсе Лена познакомилась с Мойше Катцом (1882 г.р) и его сестрой Алтой Катц (1900 г.р.). Мне кажется, что они приехали из Лодзи и пригласили мою тетю Лену вернуться вместе с ними. Но, возможно, они были из другого города и решили ехать все вместе в Лодзь, потому что он был перевалочным пунктом для желающим выехать в США, Израиль или другие страны.

В марте 1946 году моя тетя Леня с Басей, моим братом Ароном, Мойше и Алтой Катц уехали в Лодзь. В апреле того же года они разместились по адресу улица Гданская, 35 в Лодзи. Они прислали нам в Вильнюс фотографии, но я ничего не знала об их жизни и планах.

Через полгода мой отец Юлиан забрал меня с собой в Украину, во Львов, где в то время находилась его подруга Вера Наумовна. Мой отец — не очень семейный человек и не оставил тете Лене сообщения о том, куда мы едем. Я уверена, что тетя разыскивала нас в Вильнюсе. Но наша связь оборвалась. До сих пор я не могу найти информацию о своей тете и двоюродной сестре, кроме того, что они прожили в Лодзи какое-то время и уехали. Я также узнала из архивов, что мой брат Арон уехал в Израиль, в Хайфу, где умер молодым в 1956 году. Жены и детей у него согласно данным архива не было. Я не могу найти его могилу и установить причину ранней смерти. Я все еще продолжаю поиски своей тети Лены и двоюродной сестры Баси. Возможно, они выехали в США или Европу.

Мой отец Юлиан (по паспорту Хонон) умер во Львове в 1972 году. У отца кроме Лены была еще одна сестра Хава Рубин (1906 г.р.) В 1926 году Хава вышла замуж за фотографа Натана Рубина и проживала с ними в Ковно. Их сын Арон родился около 1928 года. Я помню, как они приезжали к нам в гости еще до начала войны. Через год или два тетя Хава развелась со своим мужем Натаном, и тот выезхал в США. О судьбе Хавы и ее сына я ничего не знаю. Возможно, они остались живы, поменяли фамилию.

Также мне ничего не известно о семье моей матери Софии Коварской. Я знаю только, что у нее было четыре брата, двое из которых в 30-ые годы иммигрировали в США. Двое других были расстреляны после оккупации. Я писала о судьбе их жен и дочерей, которых также убили.

Я глубоко изучила свое семейное дерево, и у меня собралось очень много данных о Гейзерикерах со стороны моего отца, и Боровиков — со стороны моей тети, но я ничего не могу найти о семье Коварски. Я до сих пор проживаю во Львове. Двое моих сыновей живут в других городах со своими семьями. Они помогают мне в моем поиске.