Почти не выходишь из дому. Стесняешься палки. И тебе очень больно. Я знаю.
Видела, как ты идешь с этой палочкой по двору. Пряталась за киоском, хотела расплакаться. А к тебе подбегают мальчишки: Деда Ёся, почини! И ты садишься на здоровое колено и одеваешь цепь на маленький велик. Как мне в детстве. Руки в мазуте. Счастливый.
Помнишь мой первый велик, пап? Мы купили его в "Детском мире". Красный такой, настоящий двухколесный Орленок. Ты снял обертку с седла прямо возле входа в магазин, сказал: Садись и едь!
- Пап, я ж не умею!
- Ты моя дочь. Ты все умеешь!
И я поехала. А ты бежал за мной и кричал на весь центр: Молодец! Умница! Отлично!.
Ты самый сильный, пап. Даже с этой палочкой.
Помнишь, как мы любили ходить пешком? Ты будил меня рано-рано, в воскресенье: Доча! Подъем! Мы отправляемся в путешествие!
Это я сейчас понимаю, что мы ходили всего лишь на Северную Салтовку. Тогда мне казалось, что на Край Света. Мы исследовали норы кротов и даже одного выследили, помнишь? Он оказался хомяком, только без глаз, чудище такое.
Я больше никогда не видела живого крота, пап. А на обратном пути ты рассказывал мне о планетах и чертил на земле солнечную систему.
А помнишь груши на спуске Жилярди? Мы шли пешком, был август и прямо у дороги стоял старенький стул, на нем огромный таз с грушами и табличка "Угощайтесь! Груши мытые". Ты тогда сказал: Вот это настоящее, доча. Это настоящее.
Из путешествия мы приносили землю для цветов. Сколько их у нас было? Не меньше ста, наверное. У тебя всегда цветут цветы, пап. Даже нецветущие виды.
И птицы. К тебе в дом всегда залетают птицы. Почему? Кого только не было. И сорока была, и ласточка залетала, и даже снегирь. Синиц я вообще не считаю, эти – как к себе домой. А Кешка, Кешка наш, он же тоже залетный. Главное, говорит только твоим голосом, почему, пап?
Помнишь мы скворечник на балконе ставили? Ты уставший, с работы, а я прицепилась: Хочу домик для скворцов! И мы до ночи с фонариками на балконе возились. Я подавала гвозди, а мама ворчала, что поздно. А потом в нем воробьи поселились, помнишь?
А еще ты научил меня тому, что мужчине не может быть больно.
- Ничего, ничего, не волнуйтесь, я слегка поранился. Нет, я не бледный, просто свет так падает…
Ты был белый, пап. А я случайно проснулась среди ночи и всю жизнь буду помнить эту картину. Зажатая между колен рюмочка с раствором фурацилина, в которой ты вымачивал культи. Остатки пальцев. И знаешь, меня, ребенка, потрясли не увечья, меня потряс ты.
Ну почему нельзя было сказать, что тебе больно? Что тебе оторвало пальцы! Папа! Взять больничный, лежать, стонать, просить чаю…
Почему ты ни разу в жизни не сказал, что зверски, нечеловечески устал? Почему никогда не брал отпуск? Ну, хоть раз бы напился, расслабился. Я бы знала, что это нормально. Нет же, ты всегда после работы спешил домой. Мыл руки и бежал в детскую: Что нового в школе?
Почему в нашем доме никогда ничего не капало, не дуло, не засорялось, не замыкало, не держалось на скотче?
Почему ты никогда не спросил у мамы, что одеть ребенку на прогулку? Можно ли Аньке шоколад? Как зовут учителя?
Я бы не считала эти вопросы идиотскими.
Зачем ты каждый день брился, пап? Я бы знала, что у мужчины бывает щетина (!) – ничего такого, ну лень, господи.
И наконец, пап, ну почему ты никогда не лежал на диване? У нас же есть диван.
Мне уже за сорок, пап. Но завтра, когда я заеду тебя проведать, ты потихоньку выйдешь в коридор и засунешь руку в мой ботинок - не мокрый ли…
Я люблю тебя, папа. Ты - настоящий.
Источник: Анна Гин (facebook)