Сегодня год, как не стало тети Гени. После смерти родителей они с Фимой заменили мне их. Единственное, что я могу, это вспомнить ее и положить здесь. Сырое, но от души.
В противостоянии между Доном Корлеоне и Фимой я бы взял нашего. Нет, итальянский безусловно хорош, но Фима круче.
Он не из тех, кто меняет решение. Родной брат моей мамы, он пошёл на работу в сорок четвёртом, двенадцати лет от роду. Фетровая фабрика на Печерске, расположенная недалеко от дома на Ивана Кудри, нуждалась в его руках.
Придя на неё рабочим в горячий цех, он так и проработал на одном месте до пенсии. Практически пятьдесят лет. Не слезая с доски почёта. Если Фима что сказал – это закон. Хотя нет, что такое закон по сравнению с его словом? Закон нарушают, им вертят как попало. А мой дядя – человек без задней передачи. Каким, собственно, был и папа.
Когда папа заболел и не мог ходить, за ним ухаживал Фима. Я видел, как ему было тяжело, в первую очередь морально. Но жалоб не было. После визита к папе Фима принимал свою норму – «три румки водки». И легчало.
«Румка» водки. Именно «румка», не рюмка. Как и «бруки».
Буква «ю» – для слабаков. В Малине, Житомирской области, откуда родом семья моей мамы, таких не уважали. Отсюда же привычка повторять вопросительное слово в начале и конце предложения. Это ставило его вопрос вне очереди и требовало немедленного ответа.
– Когда мы тебя увидим в следующий раз, когда?
Отвечать нужно конкретно и ясно. Обманешь – обида. Потому что обидчивость – это Фимина визитная карточка. Как и три «румки» водки. Пить их дядька начал с юности. И всегда три – меру знал, за исключением тех случаев, когда гости. Я никогда не видел его отказывающимся выпить, но никогда не видел пьяным. Водку Фима, как вы помните, делал сам. Дядяфимовка была и на вкус хороша, и по карману не била. Казёнку уважал, но не любил.
– Чего ты не ешь холодец, чего?
Маниакальное желание всех накормить, скорее всего берущее свои истоки из военных времён, было и есть его фетишем.
– Хочешь холодец?
– Нет.
– Нет, так нет. Тефтельку?
– Фима, перестань. Он шо, сам не видит?
Это подключилась наша верная подруга и жена, Геня. Она тоже очень любит накормить и не любит насилие. Но накормить любит сильнее, чем не любит насилие.
– Пусть оставит место для шейки. Я специально ему готовила.
Шейка. Воспоминание о бабушке, о голодных временах. Мама готовила хорошо, но не так. Причина в том, что с нами всегда жила бабушка, она и готовила. У мамы всё было очень вкусно. А у Гени – как у бабушки.
Гене уже тяжело готовить. Но! Гарик приезжает, и он хочет шейку. Геня идёт в хороший магазин к двум евреям. Эти гости из прошлого в двадцать первом веке считают в столбик химическим карандашом, который нужно слюнявить. Иначе не пишет. Калькуляторами они не пользуются – всё электричество от лукавого. Зато курица у них не такая, как в супере. От которой ни вкуса, ни навара. Курица – это когда белая шкура и от двух кило. И шкварки из этой курицы получаются настоящие гусиные.
Пока основное блюдо доходит, я размялся десятком бутербродиков со шпротами (как когда-то, шпроты настоящие, прибалтийские), тефтелями в томатном соусе и фаршированной рыбкой. Причём бутики я отвоёвываю у своей жены, которую хлебом не корми – дай фимины шпротики, а тефтели – у брата Миши. Полирнул парочкой холодца – и курить. Идёт подготовка к основной схватке.
И вот наступает решающий миг. Мы разведены по разным углам ринга – шея на одном конце стола, я на другом. Анонсер, в данном случае это Геня, оглашает правила:
– Бой из трёх раундов, до того момента, пока кто-нибудь не победит;
– Никто из присутствующих не имеет право вмешиваться ни на чьей стороне;
– Подсчёт очков не ведётся. Победа только чистым нокаутом.
Мой соперник представляет собой скальп ж...ы курицы по самую шею. Он накачан смесью пережаренной с куриным салом и шкварками муки, с добавлением жареного лука и соли. Антидопинговый тест тут неуместен – всё натуральное, никаких запрещённых препаратов. Выступает в категории от восьмисот грамм до килограмма.
Да, будет нелегко. Я уже участвовал в подобных схватках, но сейчас возраст не на моей стороне. Этой бой должен войти в историю. Зрители ждут только победу, ничьи тут не ходят.
Начинаю осторожно. Объедаю ноги, которые в буквальном смысле слова растут из шеи. Соперник отвечает лёгким покалыванием в бок. Идём дальше.
Разделяю остаток на три равные части. Они поют «Скованные одной ниткой, связанные одной целью!». И не поддаются. Сшитые ещё той, суровой ниткой и цыганской иглой, прошедшей в прямой смысле огонь, воду и медные трубы, они не разрезаются ножом. Перегрызаю.
Первая часть ухает, как мальчики в школу. Вспоминаю забытый вкус, пищевод привычно принимает гостя и выкладывает аккуратно на бутики. Животик издаёт театральное урчание:
– Мужчина, вы что, не видите? Свободных вешалок нет, идите со своим пальто к соседям.
Стерпится-слюбится. В коммуналке поплотнее жили, и ничего. Дышу глубоко, диафрагмой, как учили. Первый раунд за мной. Гонг.
– Гарюня, что, невкусно?
– Чего это ему должно быть невкусно, чего?
– Так, замолчи. Не видишь, что ли…
Геня в корне пресекает постороннее вмешательство. Не, жена мужу замечание делать не может. А анонсер зрителям – обязан.
Второй раунд. Мои уколы стали не так точны. Пропустил резкий в печень, скривился.
– Таки невкусно?
– Тёть Гень, а чё эт я всухомятку? Кислый помидорчик есть?
– Так вот же они стоят, Гарюня, прямо перед тобой. Двухдневные, малосольные, как ты любишь. Сама солила!
– Давайте.
Второй раунд тоже мой. Нельзя показать противнику слабость, это придаёт ему дополнительные силы. Пользуясь разрешённым туалет-брейком, иду умыться. Струи холодной воды понемногу возвращают меня к жизни.
Выхожу. За столом, как в мирное время, идёт обмен новостями. Я включаюсь.
– Ты заметил, что мы сделали ремонт?
– Ещё бы! Не хотел говорить, ждал, пока сами вывалите.
– Поменяли всё. Обои, побелили. Перетянули мебель, в спальне – новый матрац.
– А это что?
Прямо над столом, как когда-то, висит патрон с лампочкой Ильича.
– Люстра.
– Что люстра?
– Надоела люстра. Выкинули. Она же у нас ещё с киевских времён, ей лет тридцать. Еще когда на Милютенка жили, на Лесном массиве.
– Возраст. Молодцы, а новую чего не купили?
– Пробовала, ходила три раза. Ничего хорошего, не могу выбрать.
– Из трёх тысяч люстр нет достойной?
Вмешивается Фима.
– Гарюня, как тебе объяснить. Вот дорастёшь до наших лет, тогда и поймёшь. Мы же эту люстру покупаем НА-ВСЕ-ГДА!
Да, навсегда – очень страшное слово. Но есть вещи и пострашнее.
– Ты чего не ешь? Стынет!
– Да? Она же холодная вкуснее.
– Знаешь что! Ты дома будешь голову морочить, а тут кушай!
Дыхание восстановилось, но руки уже не так быстры. Да и удары соперника всё увесистей. Склонив голову набок, атакую. Пропускаю, но только вперед. Сознание помутнилось. Как сквозь сон, слышу Фимин голос:
– Нельзя покупать первые фрукты. Если арбуз по двадцать пять шекелей килограмм – в нём сплошная химия. Надо дождаться, пока он будет по три. По три он полезный.
– Дядь Фим, а если хочется абруз сейчас?
– Хочешь арбуз? Купи клубнику!
– А клубника сейчас почём?
– Клубника сейчас полезная, по три.
Поговорили. Ещё кусочек. Есть! Теперь последний штрих. Нам нужна не просто победа – нам нужна такая победа, которую воспоют в анналах. Я начинаю обгладывать нитки. Во-первых, это вкусно...
А в это время Миша пытается выйти покурить.
– Ты куда? – Геня знает, куда. Но разве она может позволить сыну травиться, не отравив его на дорожку?
– Покурить.
– Зачем? Ты что, не можешь бросить?
Миша профессиональный бросальщик. Он бросал больше раз, чем пальцев у некоторых евреев на руках.
– Оставь его, - включается Фима. – Ты что, не знаешь, у мальчика нет силы воли.
А мальчику, кстати, несколько лет назад исполнилось пятьдесят. Это был пас мне, нужно реагировать.
– А вы, дядька, так и не закурили?
– Ты что, не знаешь этого упёртого? – это хвастается своим Геня. – Он как в тридцать лет затушил последнюю сигарету, так с тех пор и не курит!
– Серьёзно? – в сто тридцать седьмой раз интересуюсь я.
– Я ж сказал.
А бой тем временем закончен. Вы когда-нибудь ели килограмм муки пополам с куриным жиром и шкварками после полного обеда? Нет? Вам не повезло. А сейчас мне плохо, нечем дышать. Хватая воздух руками, бреду в душ. Сев под холодные струи на кафель, я в течение пятнадцати минут прихожу в себя. Когда стало холоднее, чем хуже, кое-как встаю. На выходе меня ждёт Фима с большим махровым полотенцем. Еще то, индийское, из Киева. Вытираюсь. Первые несмелые шаги по коридору, учусь ходить заново.
Фима поджидает меня с полотенцем в руке и гладит по голове.
– Персик!
– Да, дядь Фим, я у вас персик.
В это время свободная дядькина рука хуком слева описывает полукруг и бьёт племянника прямо в мозг. В ней что-то зажато, по-моему – кастет. Но почему он так вкусно пахнет?
– ПЕРСИК БУДЕШЬ?
Источник: Гарик Корогодский
