Утреннюю пятиминутку шеф закончил фразой, за последний год ставшей в гинекологическом отделении традиционной:
- Виктор, зайди ко мне на минуту!
Все понятливо заулыбались, а сорокалетний ординатор Виктор Снегирев демонстративно закатил глаза: ожидался очердной разбор полетов. Год и впрямь выдался паршивым на диво: заваленный экзамен, нередкие ссоры с женой, участившиеся астматические приступы семилетней Светочки - все это хоть не улучшало настроения, но не шло ни в какое сравнение с ненавистным Виктору Левантом. О, этот Левант с его безалаберностью, необязательностью, расхлябанностью - до чего же он стал невыносим получившему европейское воспитание коренному петербуржцу Снегиреву! А панибратство... Как горько пошутил за субботним столом уставший от "тыканья" незнакомых людей отец Виктора: "Из страны всеобщего братства мы перебрались в страну всеобщего панибратства". Все это доводило до осатанения, и Виктор, которому все труднее становилось не спать ночами на дежурствах, стал срываться. Нет, он не хамил и не оскорблял ни больных, ни персонал, с которым работал и ни коллег, но отвечал иногда резко и нетерпимо к чужой глупости. И тогда Левант повернулся к нему еще одной гранью - стукачеством. Как-то так сложилось в нашей чудной восточной стране, что с самых юных лет детишек обучали указывать воспитателям и учителям на бяку-нарушителя, и сегодня каждый стучащий может быть твердо уверен в двух вещах: а) что его выслушают с доброжелательным интересом и б) что его личность ни при каких обстоятельствах не станет известна тому, на кого он доносит.
Посему от сегодняшней беседы Виктор сюрпризов не ждал. Он давно уразумел, что все начнется и закончится тем, что босс в очередной раз пожурит его - расплывчато, чтобы случайно не намекнуть на источник своей информированности, и нестрого, ибо врачей катастрофически не хватает, и свои кадры надо беречь. К тому же, если увольнять всех, на кого стучат, то работать придется в одиночку. Да и то до тех пор, пока кто-то не настучит завбольницей на тебя самого. Все это было ясно и шефу, и Снегиреву, поэтому оба позевывали, пока первый распекал второго, а второй кивал головой "от волненья, от осознанья и просветленья". Наконец, Виктору надоело:
- Доктор Пинскер, ну, все-таки, кто на этот раз меня сдал?
- Ну, Виктор, - поморщился босс, - ты же понимаешь...
- Ну, хотя бы в общих чертах - кто? - Разные люди на тебя жалуются, - состроил важную мину Пинскер. - Разные.
- Я понимаю, что не одинаковые. Я ж не прошу имен, скажи, где они работают. В отделении, в приемном покое, в поликлинике?
- Виктор, - укоризненно сказал Пинскер таким слабым голосом, словно он в этот момент дышал на ладан, а не на стекла своих очков. - Я устал от тебя. Я намекну, где работают эти люди, ты их вычислишь и немедленно побежишь выяснять с ними отношения. Кончится это тем, что в следующих раз они пожалуются на тебя не мне, а главврачу больницы. А объясняться с ним - это удовольствие сомнительное. Тем более, что объясняться придется не тебе, а мне - будет он на всяких там ординаторов свое драгоценное время тратить! Так что клизму он вставит мне. И тогда я с тобой пообщаюсь не так, как сегодня.
Виктор издал клокочущий смешок:
- Господи, куда я попал? Все стучат на всех. Кстати, я слышал, что можно донести в налоговое управление на потенциального нарушителя и получить двадцать процентов от суммы штрафа, который он заплатит. Доктор Пинскер, это правда?
- Не знаю, - невесело усмехнулся шеф краем рта, - но когда меня года три назад налоговые инспектора взяли за задницу, они как-то очень точно знали, где и что искать. Иди, Виктор, работай.
Снегирев ушел в поликлинику на прием рожениц группы риска. Настроение у него, что ни говори, было препоганым: даже когда тебе ничего не угрожает, нотации выслушивать куда менее приятно, чем комплименты. Личность доброжелателя его не интересовала: с равным успехом это мог быть любой сотрудник больницы из тех, с кем он сталкивался за последнюю неделю, включая детей уборщицы, которых ей было не с кем оставить дома, и она взяла их с собой на работу, а они орали так, что Виктор не выдержал и вышел из ординаторской в коридор сделать им замечание. Детям! Чужим! Замечание! Безумец!
Справедливости надо сказать, что ангелом не был и сам Виктор. Только на последнем дежурстве он сцепился с молоденьким терапевтом: в два часа ночи тот отправил Снегиреву на консультацию солдатку с болью в низу живота слева. Виктор успел поспать полчаса и чувствовал себя куда хуже разбуженным, чем если бы он вообще не ложился. Быстренько осмотрев солдатку ультразвуковым приборчиком и доставив ей при этом удовольствие, гинеколог вернул ее терапевту со словами: "Ничего моего тут нет. Небольшая киста в левом яичнике, и все". К его неудовольствию, юнец воспротивился такому заключению, аргументируя это тем, что киста все-таки есть, а никаких терапевтических органов в районе малого таза ни справа, ни слева нет по определению. Виктору страшно не хотелось принимать солдатку в отделение, а терапевт был не так уж и неправ, поэтому он придал себе максимально важный и ответственный вид и заявил, что такая маленькая киста боль причинять не может, потому что во всех учебниках гинекологии английским по белому написано, что киста может быть болезненной, только если она размером с...
Наглый щенок перебил Виктора на самом интересном месте и подозрительно вежливым тоном спросил:
- А, может, она этого не знает?
- Кто, пациентка? - оторопел Виктор.
- Нет, киста. Она глупая, учебники ваши не читала и понятия не имеет о том, что ей по табели о рангах не положено причинять боль. Вот и причиняет. Может такое быть?
Естественно, что все присутствующие при сем высоконаучном диспуте не смогли удержаться от смеха. И Виктор тоже не удержался, но не от смеха. Громко и внятно он сообщил всем свое мнение о нахальных мальчишках, неколлегиально издевающихся над более опытными коллегами, да еще и при посторонних. И ушел. А наутро, видимо, стук-постук. Кто там? Это я, почтальон Павлик Морозов, принес доносик на вашего мальчика.
Под такие невеселые мысли время текло незаметно. Виктор закончил прием и поплелся в больничную столовую, где персонал закусывал тем, от чего с негодованием отказались больные. Набрав себе поднос пищи (назвать это едой язык не поворачивался), он начал оглядывать столики в поисках русскоязычных врачей - говорить на обеде на иврите было выше его сил. Наконец, Снегирев узрел за крошечным боковым столиком коллегу по отделению Катю и подсел к ней.
- Как делишки? - поинтересовался он, с отвращением глядя на то, что, судя по цвету, называлось гороховым супом.
- Нормально, - равнодушно ответила Катя, понимая, что вопрос чисто риторический.
- Это съедобно? - спросил Виктор, тыкая вилкой в бледнокрылую резиновую курицу.
- Как всегда, - пожала плечами Катя. - Ты что, сам не знаешь?
- Знаю, знаю, - пропел Виктор, поливая супом курицу, от чего ее вкус, разумеется, не улучшился, но с эстетической точки зрения темно-зеленая курица явно выигрывала по сравнению со своим природным цветом спирохеты. Катя тоже оценила творчество коллеги.
- Только еду портишь, - укоризненно сказала она.
- Не говори так громко, а то кто-нибудь услышит и пожалуется на меня директору нашей больничной столовой. А на два разбора в день у меня сил нет - мне хватило и беседы с Пинскером.
- Ах, да, он же тебя опять сегодня вызвал, - вспомнила Катя. - Что стряслось на этот раз?
- Да как всегда: я где-то что-то кому-то когда-то сказал. Кто-то когда-то отчего-то на меня-то обиделся и стукнул Пинскеру. Странные люди: ведь знают, что никто мне ничего не сделает. Но с упорством, достойным лучшего применения, идут и идут, как ходоки к дедушке Ленину, то есть, Пинскеру. Чего добиваются?
Катя задумчиво пережевывала куриную ножку.
- Знаешь, Витя, ты вот все на других кидаешься, а сам не замечаешь, как часто ты обижаешь других.
- И когда же, к примеру, я тебя обижал? - Виктор уставился на Катю с искренним удивлением. У той порозовели ушки, но отступать было уже поздно:
- К примеру, вчера. Я попросила тебя приготовить вместо меня доклад по статьям, вышедшим за последний месяц.
- Попросила, да. В третий раз, заметь. И не поменяться со мной датами докладов попросила, а просто попыталась скинуть на меня свою работу. Разве нет?
- Да. Тебе хорошо - твоя жена в поликлинике общим врачом работает, ты можешь позволить себе роскошь не делать десять дежурств в месяц. А мой обалдуй дома сидит, на черную работу идти не хочет, а на белую его не берут. Так что я в одиночку четыре рта кормлю. И тебе это прекрасно известно. Есть у меня силы на медицинские журналы? Ты-то их читать успеваешь, вот я тебя и попросила о помощи. А ты мне что ответил?
- Что тебе впору покупать абонемент на экзамен: четыре раза платишь и заваливаешь - пятый раз заваливаешь бесплатно. А что, неправда? Или ты компьютеру на экзамене будешь про четыре рта жалиться?
- Да ты дурной совсем, Витя: где я, а где экзамен. А потом, вот ты - занимался до беспамятства. Помогло это тебе? Завалил его, как миленький, - оказывается, Катя умела бить наотмашь, и очень даже чувствительно.
- Ну, завалил, и что? В будущем году сдам. С тобой я, наверно, переборщил, извини. Но ты же при этом не побежала жаловаться на меня Пинскеру.
Неожиданно над столиком повисла тягостная тишина. Катя покраснела.
- Ээээ... - начала она через минуту.
- Спасибо, ты уже ответила, - Виктор демонстративно отвел взгляд от коллеги и на зеленой курице рисинками начал выкладывать букву "б". Катя окончательно запунцовела.
Наступившее молчание Снегирев прервал далеко не сразу:
- Я вот двух вещей не понимаю. Первое - ну, допустим, ты на меня накатала телегу, и меня выгнали. Врачей в стране не хватает катастрофически, и я уже завтра начну работать в другой больнице. А в нашей больнице замену мне будет найти ох как сложно. Можно, конечно, но какое-то время это займет. И вот все это время ты будешь дежурить не десять раз в месяц, а пятнадцать. Тебе этого хочется?
- Упаси Бог, - вздрогнула Катя, - я и так с ног падаю.
- Значит, стучать на меня тебе резону никакого нет, - резюмировал Виктор, обкладывая многострадальную курицу по периметру разваренной фасолью. - Но это только цветки - ягоды (он произнес последнее слово с ударением на "о") впереди.
- Хочешь сказать, что стучать на коллегу неблагородно? - поинтересовалась Катя зло.
- Да нет, Катюша, я уже понял, что в тебе благородство искать так же глупо, как клитор в жопе. Мне другое интересно.
Вот ты месяц назад попросила мою жену выписать тебе на неделю липовый больничный. Мол, тебе предложили в одном месте заменить ушедшего в отпуск врача, и платят наличными, и много. Больничный ты получила, я всю неделю вел твоих пациенток и дважды за тебя отдежурил. Так?
- Так, - пожала плечами Катя, - ты же знаешь, что я в одиночку...
- Да-да, я помню про четыре рта, - покивал головой Виктор. - И слезы сочувствия душат меня изнутри. И говорить тебе, что стучать на того, кто тебе помог, некрасиво, я не буду. Мы же с тобой уговорились не искать клитор в темной комнате. Особенно если там жопа. Но как ты стучишь на меня, помня, что я в курсе того, что ты нарушила сразу три закона?! А вдруг я из мести настучу Пинскеру об этом на тебя?
Катя поперхнулась компотом:
- Какие три закона?
- На работу в отделение не вышла по липовому больничному - раз? - Виктор подобрал со стола кусочек сморщенного яблока, выпавшего из Катиного рта, и украсил им курицу. Полюбовался на свою работу и перевернул тарелку прямо в остатки супа. - Получала за замену черный нал и не платила налоги - два? И, наконец, нарушила закон, согласно которому ординатор во время специализации не имеет права больше нигде работать, кроме случаев, когда его направляет сама больница. А тебя никто никуда не направлял - это три? Три.
- Ты с ума сошел! - возмутилась Катя. - Ты же меня губишь! Как ты вообще можешь сравнивать то, что сказала шефу про тебя я, и то, что собираешься сделать ты?
- А что такое? - ненатурально удивился Виктор. - Да, мой доносик покруче твоего будет. Раньше надо было думать, на кого стучишь, девица красная, советская, пионерская! На стук закон Ньютона о том, что действие равно противодействию, не распространяется. Вот так вот. Так что ты сиди, наслаждайся здешними деликатесами, а я пойду поболтаю с Пинскером. Устрою тебе круговорот стука в природе. Чтоб всем вам, дятлам поганым, неповадно было!!!
Снегирев резко поднялся с места, уронив хлипкий стул, и быстрыми шагами направился прочь из столовой. Катя бежала следом за ним, рыдая на ходу в голос. Куда шел Виктор, он сам понятия не имел - воздавать Кате по заслугам и сдавать ее шефу он не собирался: для эффекта достаточно оказалось самой угрозы. Но тут по всем законам драматургии парочка натолкнулась на Пинскера: босс благодушно попивал капуччино в фойе главного корпуса больницы.
- Куда торопитесь, эскулапы? - приветствовал Пинскер коллег.
- Доктор Пинскер, доктор Пинскер, - затараторила Катя, - все, что тебе Снегирев про меня сейчас скажет, это ложь и клевета.
- Ложь и клевета? - удивился Пинскер. - Может быть. Но только сейчас он мне ничего не скажет, поскольку я уже убегаю в свою клинику. А вы возвращайтесь в отделение и ведите себя хорошо!
Пинскер допил кофе, выбросил разовый стаканчик в урну и припрыгивающей походкой вышел из корпуса, направляясь к стоянке заведующих отделениями, где скромно притулился его серебристый "альфа-ромео". Катя и Виктор проводили шефа глазами.
- Ну, и гнида же ты, Снегирь! - грустно сказала Катя. - Ничего я про тебя Пинскеру не говорила - больно ты мне нужен! Просто хотела над тобой подшутить.
- Так я тебе и поверил, - буркнул Виктор, отходя к ларьку за кофе. Он ощущал во всем теле какую-то липкую гадливость. Виктор прислушался к себе и с испугом понял, что была, была та крохотная секунда, когда он, потомственный питерский интеллигент, был готов заложить коллегу, как последний левантианец.
О чем-то похожем думал и Пинскер, выводя свой автомобиль на трассу.
"Надо же, и этот испекся. Последним из всех русских ребят. Долго держался. Молодец. Но испекся. Жалко. А, впрочем... сколько я в своей жизни стучал, сколько на меня стучали... Да и что есть наша жизнь, если не способ существования стучащих тел?!"
