6 самых трогательных историй к 5776 еврейскому году
Когда-то давным-давно под Рождество в газетах было принято публиковать "святочные рассказы". Наш еврейский год – это, слава Богу, не рождество, но, думается, почти у каждого еврея имеется своя история, связанная с Рош ха-Шана, да и другими праздниками. В поисках таких историй автор этих строк отправился на Центральную автостанцию Иерусалима – расспрашивать толкущихся в ожидании своего автобуса пассажиров. И вот что из этого вышло…
Шофар 1942 года
— История, которую я хочу рассказать, произошла на Рош а-Шана 1942 года в одном глухом селе в Башкирии. Нет, сам я не из Башкирии, а из Москвы, наша семья перебралась туда из Украины еще в середине 1920-х годов. Но когда осенью 1941 года немцы стали приближаться к Москве, в столице многие заговорили об эвакуации. Часть рабочих и служащих оборонных предприятий эвакуировалась, насколько я помню, в Куйбышев, часть — на Урал и в Сибирь, но многие уезжали и по собственному желанию — в Узбекистан, Казахстан и т.д. Что бы там ни врали некоторые историки, к тому времени земля уже полнилась слухами о том, что немцы делают с евреями в Польше и в Украине, и все понимали, что если Гитлер возьмет Москву, нам не поздоровится. Некоторые коренные москвичи почти не скрывали, что ждут немцев, чтобы те расправились и с ненавистной им советской властью, и с евреями, — помню я и такие разговоры.
Словом, попасть в уходящие в Среднюю Азию поезда было почти невозможно; немцы все больше смыкали кольцо вокруг Москвы, и потому, когда нам удалось влезть в товарный вагон, направлявшийся в Башкирию, мы были счастливы. Вместе с нами в поезде оказалось еще несколько десятков еврейских семей. Среди них были и такие, которые, как и наша семья, не забыли еврейского Бога и пытались соблюдать какие-то заповеди.
Когда мы приехали в Башкирию, все эти семьи раскидали по разным селам, находившихся в десятках километров друг от друга. В селе, где мы остановились, оказалось всего несколько еврейских семей. Местное население никогда до этого евреев не видело, и потому очень удивилось, узнав, что у нас не растут рога, и вообще мы тоже похожи на людей. О том, как мы жили в то время, вспоминать не хочется. Работали в поле за картошку и муку, причем мука была такого качества, что печь хлеб из нее было нельзя — только варить похлебку. Зимой в Башкирии оказалось холодно, а летом жарко, но, как бы то ни было, пришел месяц Элул и отец стал подумывать о том, как собрать миньян – десять евреев для общественной молитвы. Он договорился с рядом еврейских семей, живших в окрестных селах, что на Рош а-Шана все соберутся в одном из них и устроят праздничную молитву по всем правилам.
Однако дней за десять до Рош а-Шана отец заболел, причем очень тяжело. О том, чтобы идти в дальнее село на молитву, не могло быть и речи, и он сильно по этому поводу сокрушался. Но больше всего печалило его то, что он не сможет исполнить заповедь трубления в шофар — одну из самых важных заповедей этого дня, если вы понимаете, о чем идет речь. Дело было еще и в том, что в Московской синагоге именно ему доверяли честь исполнения этой заповеди. И так как отец грустил, то мне очень хотелось помочь ему и раздобыть шофар. Но где его взять?! Целыми днями я ходил, одолеваемый этими мыслями, и стал молить Бога, чтобы он помог мне раздобыть шофар. И вдруг, гуляя по колхозному двору, я наткнулся на целую баранью голову с двумя кручеными рогами, вполне пригодными для изготовления шофара. Спрятав голову в укромное место, я стал ждать приезда дяди — младшего брата матери, у которого были золотые руки и который, как я был уверен, сможет сделать шофар.
— Ладно, тащи свою голову, я попробую! — сказал дядя после приезда.
Я побежал к своему тайнику, но там никакой головы не было — она словно сквозь землю провалилась. Я растерялся. Мало того что теперь у нас на Рош а-Шоне не будет шофара, так еще и в глазах дяди я буду выглядеть фантазером и лгуном!
И вдруг — о чудо! — бродя по закоулкам того же колхозного двора, я опять наткнулся на баранью голову, уже другую. Я побежал домой и вручил ее дяде буквально за минуту до того, как он собрался уезжать.
Дядька, должен заметить, моих надежд не обманул и уже через день специально приехал к нам на попутке и вручил шофар. И вот, когда пришел Рош а-Шоне, все жившие в нашей деревне евреи собрались у нас дома. Отец нашел в себе силы встать и вел молитву, пусть и без миньяна. И когда пришло время, он затрубил в шофар. Я до сих пор помню тот удивительный звук и то, как в момент трубления все в комнате вдруг начали плакать. Я тоже заплакал, хотя если вы спросите меня, почему я плакал, я вам не отвечу. Мы плакали — вот и все!
Еще через день к нам в дом заявились сотрудники НКВД, арестовали отца «за отправление религиозного культа», забрали с собой все его книги и шофар. Спустя несколько дней, когда отец еще продолжал находиться под арестом, нам сказали, что мы можем забрать его вещи. Я пришел в милицию и там мне дали книги. Когда же я спросил, где шофар, милиционер ответил, что не понимает, о чем идет речь. Я попытался объяснить, но он лишь сказал, что никакого бараньего рога или чего-то подобного в описи конфискованных у отца вещей не значится.
Вот, в сущности, и вся история. Разумеется, с тех пор я не раз слышал трубление в шофар в синагогах, но никогда не встречал такого сильного и чистого звука, как у того шофара на Рош а-Шоне осени 1942 года. Иногда я думаю: а может, Всевышний в ответ на мою молитву послал мне тот шофар исключительно на дни праздника, а затем забрал его и отправил туда, где ему и положено храниться?...
Кастрюля в подарок
— Скажу честно, нет у меня никакой особой истории к нашему Новому году, — сказала мне уже немолодая, элегантно одетая женщина в ответ на мой вопрос. — Но для нашей семьи это — особый праздник. Дело в том, что мы приехали в Израиль из Молдавии, а там, как вы знаете, многие семьи в той или иной степени соблюдали еврейские традиции. У нас с мужем, к примеру, была самая настоящая хупа, причем мы легко запомнили, какой это день по еврейскому календарю — потому как хупу нам поставили ровно за день до Рош а-Шоне.
Что вам сказать?.. Женились мы совсем юными, вроде как по большой любви, а как стали жить вместе, чуть ли не через день начались ссоры да скандалы. То я какой-то повод найду, то он. Так и летели годы — от скандала к скандалу. Казалось, мы должны были развестись, но нет — каждый раз мирились и сходились, до следующей размолвки. В Израиль мы приехали, кстати, тоже незадолго до Рош а-Шана 1990 года, уже на семнадцатом году нашей свадьбы. Думаю о том, как нам всем трудно жилось в первые годы после приезда, рассказывать не надо — это и так все помнят. Многие семьи в тот период сломались и расстались, но мой муж — странное дело — от всех этих трудностей вроде как наоборот сделался мягче. Стал меня больше ценить, меньше придираться. Скандалы между нами вдруг стали происходить реже, но все еще порой случались, да еще какие!
Так прошло еще три года. Очень тяжелых с материальной точки зрения, когда мы себе почти ничего не могли позволить, даже новую посуду купить. Мне, к примеру, нужна была новая кастрюля, но хорошие кастрюли и сейчас для меня «кусаются», а по тогдашним моим понятиям стоили вообще астрономические деньги. Но тут приближается Рош а-Шана, а заодно и 20-я годовщина нашей свадьбы, должны собраться гости, и я вся погрузилась в предпраздничные хлопоты. Убираю, готовлю и злюсь на мужа, который пальцем о палец не ударил. Куда-то вышел, вернулся, но так, без всякой цели. Спрашивается, зачем выходил?! И тут муж входит в кухню, говорит, что неважно себя чувствует — видимо, подхватил какой-то вирус. «Ладно, — говорю я ему, — выпей акамоль, полежи!». Через час захожу в комнату, смотрю: он лежит скрюченный от боли, бледный как смерть. Так как время было позднее, поехали в дежурную поликлинику. Там врач его осмотрел и говорит: «Везите в больницу, на срочную операцию!» Приехали в больницу, врач его пощупал, позвал другого врача, и я вижу, что они вдруг все как-то странно задергались, забегали вокруг мужа. Один из них подошел ко мне и сообщил, что операция начнется в два часа ночи. «Очень запущенный случай, — сказал он мне. — Вам надо было его хотя бы часов на двенадцать раньше привезти. Зря он столько терпел и вам ничего не говорил!»
Вот так и случилось, что двадцатую годовщину нашей свадьбы я встречала в больничном коридоре. Впрочем, какой тут праздник, какая годовщина! Все наши годы пронеслись перед глазами, скандалы эти зряшные… И все, что было хорошее, тоже вспомнилось. Все я ему в тот момент простила, сама вдруг неожиданно для себя стала молиться. «Господи, — говорила про себя. — Сделай так, чтобы операция прошла удачно! Не отбирай его у меня! Ты же видишь, как я люблю его!» Где-то в три часа ночи ко мне вышла медсестра и сообщила, что операция прошла успешно. Ну а в израильских больницах, вы знаете, долго пациентов не держат, а тут тем более канун праздника. Утром ко мне подошел врач и сказал, что, в принципе, все настолько хорошо, что он готов его выписать, а на осмотр мы приедем через два дня.
Вернулись мы домой, и тут муж говорит: «Дина, я тут тебе небольшой подарок к нашему 20-летию приготовил». И достает откуда-то ту самую кастрюлю, о которой я мечтала, наполненную всякими шоколадками. И вот тут я не выдержала, разрыдалась… И с того времени у нас как будто заново медовый месяц начался. Всякое бывает, конечно, не без этого. Но теперь уж совсем редко. А может все дело в том, что мы просто притерлись друг к другу?!
Я все это к чему говорю? Рош а-Шоне и Йом-Кипур — это праздники, в которые мы должны прощать друг другу. Это очень важно: научиться прощать, отделять главное от неглавного. И еще я вот о чем думаю: обычно говорят, что наш народ и Бог, если он есть, относятся друг к другу, как супруги. И за то, что мы грешили и не делали то, что Он от нас требовал, Он нас уже дважды выгонял с этой земли. Не секрет, что мы по-прежнему часто не делаем того, чего Он от нас хочет. Но я верю, что за эти тысячи лет Он тоже научился нас прощать. И что мы с Ним наконец как-то притерлись друг к другу. Если это так, то никакой Иран нам не страшен.
А что с кастрюлей?
Кастрюля, разумеется, и сейчас стоит на кухне. Выбрасывать ее я не собираюсь.
Приемыш
— Своей истории, связанной с Рош а-Шана у меня нет, но зато есть очень интересная история моего соседа, репатрианта из Америки.
Еще когда они только въехали, я обратил внимание на то, что их старшая дочь очень похожа на азиатку. То есть с самого начала было понятно, что речь идет о приемном ребенке, но уточнять я это, понятное дело, не стал. А накануне Рош а-Шана сосед пригласил нашу семью в гости и сказал, что отмечать они будут не только праздник, но и день рождения своей старшей дочери. В тот день он мне и рассказал эту историю…
В сущности, история обычная. Меир и Хая поженились, как это и принято у хабадников, рано, но долгие годы у них не было детей. Как и положено у хабадников, они задались вопросом, за что Всевышний послал им такое наказание, но ответа не находили. После многих лет ожидания супруги решились, наконец, пройти процедуру искусственного оплодотворения, но первые две попытки оказались неудачными.
И тут Меир прочел в газете, что в Китае десятки тысяч родителей ежегодно оставляют новорожденных девочек в приютах в надежде родить мальчика. Заметка эта произвела на него такое впечатление, что он решил, что, возможно, Бог не дает им детей для того, чтобы они удочерили хотя бы одну такую китайскую девочку? Он поделился этой своей мыслью с Хаей. Та не то чтобы ею очень вдохновилась, но, чтобы не огорчать мужа, согласилась начать процедуру удочерения. Они заполнили в каком-то американском агентстве все необходимые бумаги и стали ждать ответа.
Тем временем Хая не оставляла надежды родить своего ребенка и продолжала проходить процедуру по искусственному оплодотворению. И вскоре порадовала мужа радостной вестью: она беременна близнецами. Понятно, что супруги были на седьмом небе от счастья и начали немедленно планировать, как они назовут этих близнецов, стали устраивать для них детскую комнату и т. д. Одновременно Хая сказала мужу, что не знает, как теперь быть с удочерением — ведь присматривать сразу за тремя маленькими детьми очень тяжело. Меир согласился с женой, и они позвонили в агентство и сообщили, что останавливают процедуру удочерения в связи с беременностью Хаи.
А на пятом месяце беременности произошла трагедия: Хая потеряла одного из близнецов. Затем прошло еще несколько месяцев — и Хая благополучно разрешилась здоровым мальчиком. Однако Меир продолжал думать о потерянном сыне, и его все чаще посещала мысль, что это произошло потому, что они с женой отказались принять в семью девочку из Китая. Меир снова поговорил с женой, и они опять обратились в агентство.
На этот раз их попросили сдать медицинские анализы, чтобы убедиться в том, что они здоровы. Хая после анализа быстро получила нужную бумагу, а вот Меира врачи стали просить пройти все новые и новые проверки. Наконец, врачи вызвали его и Хаю для того, чтобы сообщить две новости: плохую и хорошую. Плохая состояла в том, что у Меира в его 35 лет обнаружена редкая форма рака. Хорошая — в том, что благодаря своевременному обращению к врачам рак был выявлен на операбельной стадии, и у Меера есть хорошие шансы на излечение.
Затем была операция, а незадолго до Рош а-Шана Меир и Хая направились в Китай — принимать дочку. И там же они отпраздновали это событие непосредственно в день Нового года. С тех пор они и продолжают совмещать празднование дня рождения дочери и Рош а-Шана до сих пор.
Меир уверен, что обязан приемной дочери жизнью: ведь если бы он не решил возобновить процесс удочерения и не обратился бы в связи с этим к врачу, его бы давно уже не было на этом свете.
Петух из моего детства
— История на Рош а-Шана? Что-то не припомню, а вот про Йом-Кипур есть у меня история, которая случилась задолго до Войны за независимость. Я, если вы еще не поняли, ерушалми, еврей из Иерусалима. А вы знаете, как жили в Иерусалиме лет семьдесят тому назад. Наша семья с десятью детьми ютилась в одной комнатке дома, стоявшего в огромном дворе. Недалеко от дверей на улице располагался кухонный стол, возле него — керосинка, на которой мать готовила пищу. Чуть дальше от стола — туалет. Водопровода и электричества, разумеется, не было.
Так вот, одним из самых больших наших богатств был петух, который должен был быть зарезан на Йом-Кипур — для трапезы перед постом и трапезы после поста. Кукарекал он так, что будил спозаранку не только всех нас, но и весь квартал. Все говорили, что у этого петуха характер еще хуже, чем у какого-нибудь польского еврея (надеюсь, вы не из Польши?!). Однако никто петуха не трогал: все знали, какая высокая участь ему уготовлена. А ваш покорный слуга был тем ребенком, которому доверили оберегать это сокровище.
Наконец, в канун Йом-Кипура я понес его к нашему раввину, который одновременно был шойхетом, моэлем, старостой квартала и т. д. Звали его, если правильно помню, Файвел-Шрага. И вот шойхет зарезал петуха, затем осмотрел его внутренности и говорит: «Это — треф!»
Вы представляете, что я испытал при этих словах. Это означало, что с мечтой о бульоне накануне поста и о бульоне после поста можно было распрощаться. У отца, после того как я ему сообщил вердикт Файвела-Шраги, тоже было похоронное настроение. Но тут наш сосед вмешался и сказал, что надо показать петуха «йеменскому» раввину — так как он нашим ашкеназам не доверяет.
Пошли мы с отцом и с петухом к раввину — выходцу из Йемена. Тот осмотрел тушку и заявил, что петух — кошерный. Счастливые, мы пошли домой, и тут навстречу нам идет сам рав Файвел-Шрага и спрашивает, куда это мы тащимся с трефной птицей. Услышав, что йеменский раввин признал петуха кошерным, Файвел вскипел и заявил, что тот ошибается и ввергает нас в грех. Вместе мы пошли к раву из Йемена.
Здесь они оба достали какие-то книги и стали поочередно тыкать в них пальцами.
— Треф! — кричал Файвел-Шрага, отчеркивая пальцем какую-то строчку в книге.
— Кошер! — кричал раввин из Йемена, тыча в ту же книгу, но на строчку ниже.
И тут отец вдруг сказал, что решил принять мнение раввина из Йемена, и мы пошли домой, а в спину нам еще долго неслось:
— Треф!.. Кошер!.. Треф!.. Кошер!..
Дома мать поставила петуха высаливаться, а мы разбрелись по двору в ожидании бульона. Но тут откуда-то выскочил наш дворовый кот, редкий был негодяй по натуре, схватил петуха и побежал… Шутка ли сказать: убегают два обеда для семьи из 12 человек! Мы, естественно, бросились за ним по всему Меа Шеарим. Он на лестницу — мы на лестницу, он в подворотню — и мы в подворотню. Наконец кот устал и понял, что надо сдаваться. Петух был возвращен на кухню, и из него был приготовлен бульон. Эх, если бы и в наши дни куриный бульон был бы таким же вкусным, как тогда…
Машиаху разрешили прийти
Эту притчу мне довелось услышать во время праздничной проповеди в одной их хасидских синагог, и с тех пор просто не могу ее забыть.
Итак, однажды на еврейском постоялом дворе в каком-то местечке на Украине остановился один цадик. Из-за праздника других постояльцев у хозяев не было, они вместе с цадиком сделали кидуш, поели приготовленные хозяйкой яства и отправились спать.
Посреди ночи хозяин постоялого двора проснулся от странных звуков. Прислушавшись, он понял, что цадик за стенкой плачет. Войдя в комнату гостя, корчмарь убедился, что не ошибся: раввин молился и одновременно плакал, размазывая по лицу слезы.
— Ребе! — удивленно воскликнул корчмарь. — Почему ты плачешь? Разве мы тебя плохо приняли? Разве еда была невкусной?
— Да нет, приняли вы меня замечательно, — ответил цадик. — И еда была отличной. А плачу я потому, что вот закончился очередной год, начался новый, а Машиах так и не пришел. И я надеюсь силой своей молитвы привести его в этот мир…
— А что будет, когда придет Машиах? — поинтересовался корчмарь.
— Тогда мы все соберемся, пойдем в Иерусалим и будем жить на своей земле, в своем государстве…
— Погоди, рабби, не молись! — сказал корчмарь. — Мне надо с женой посоветоваться…
Вышел он из комнаты и вернулся в нее минут через десять.
— Рабби! — строго сказал корчмарь. — Жена сказала: не молись! У нас тут корова отелиться должна, скоро новую лошадь покупаем. Нам твой Иерусалим без надобности!
— Скажи, ты в своем уме?! — спросил цадик. — Какая корова? Какая лошадь?! Завтра придут казаки и зарежут тебя с женой, коровой и лошадью…
— Это верно, завтра могут прийти казаки… — согласился корчмарь. — Погоди, я снова с женой посоветуюсь.
Опять ушел и опять вернулся корчмарь.
— Рабби! — сказал он, обращаясь к цадику. — Жена сказала: молись! Пусть придет Машиах, и пусть он возьмет всех этих чертовых казаков с собой в Иерусалим! Нам они здесь и в самом деле без надобности.
Камень на камень…
И в заключение: еще одна пришедшаяся мне по душе притча, услышанная в Иерусалиме.
Как-то раз в канун Рош а-Шана в Старом городе Иерусалима встретились два раввина-каббалиста.
— Куда ты спешишь, рав Ицхак?! — спросил один другого.
— Да вот, видишь у меня в руках камень? Уже много лет, как я завел себе обычай: каждый Рош а-Шана я несу камень на кладбище и пишу на нем две буквы — «З.П.», что означает «Здесь погребен…», и дальше пишу номер года, который закончился. Так я прощаюсь с ушедшим безвозвратно годом. А куда ты спешишь, рав Хаим?
— Да вот, понимаешь, у меня тоже есть давний обычай. Каждый Рош а-Шана я иду на кладбище, беру камень и пишу на нем «З.П.Н.»,что значит «Здесь положено начало…», и далее вписываю номер наступившего года. И знаешь, постепенно из этих камней начал выстраиваться дом…
— И где же твой камень? — поинтересовался рав Ицхак.
— А он мне не нужен. Я просто поднимаю тот камень, который ты оставляешь на земле, добавляю на нем одну букву, меняю одну цифру — и так кладу еще один камень в стену будущего дома.
Давайте же в эти дни не столько прощаться с прошлым, сколько смотреть в будущее.
Хаг самеах!
Доброго и счастливого вам еврейского года.
