Илья Лурье: Еврейская солидарность, безусловно, сохраняется, но постольку поскольку

Как и из-за чего вспыхивали «еврейские» войны? Можно ли остаться евреем, борясь за национальное освобождение соседа? И подадут ли на развод еврейские общины бывшего СССР? Обо всем этом мы говорим с приглашенным лектором магистерской программы по иудаике НаУКМА, д-ром Еврейского университета в Иерусалиме, специалистом по истории Нового времени Ильей Лурье.

Илья, когда речь заходит о позиции еврейской общины по тем или иным общеполитическим вопросам, мы часто ссылаемся на принцип «закон государства — закон». Понятно, что в условиях средневекового гетто он был незыблем, но насколько в Новое время евреи могли отклоняться от «генеральной линии», не дистанцируясь при этом от общины? Возьмем хотя бы призыв в царскую армию и трагедию кантонистов.

Это довольно болезненная до сих пор тема, где еврейское традиционное общество выглядит не лучшим образом, впрочем, как и общество российское. Воинский призыв — действительно явление Нового времени. Не то, чтобы евреи диаспоры не брали до этого в руки оружие — в польских городах, например, они были обязаны участвовать в ополчении, есть даже галахический вопрос XVII века, касающийся компенсации за ранение, полученное одним познаньским евреем в ходе неудачной стрельбы из пищали.

Другое дело, что только с формированием централизованного бюрократического государства евреи стали подлежать обязательному призыву в регулярную армию. В Австрии это происходит еще в конце XVIII века, затем воинская повинность вводится во Франции и позднее в России. Правда, в Австрии служба воспринималась как некая почетная обязанность в обмен на процесс эмансипации и отмену ограничений — поэтому, например, пражский раввин Йехезкель Ландау приветствовал законы Иосифа II, в том числе призыв в армию, в рамках которого евреи могли доказать свой патриотизм.

Специфика же российского призыва заключалась в том, что он был идеологически мотивирован. Николай I рассчитывал, что армия станет мощным инструментом разрушения традиционного еврейского общества и перевоспитания еврейской молодежи. Не удивительно, что в России, где не было никакого эмансипационного контекста, призыв рассматривался как бедствие — гзера, от которого нужно защититься. По закону евреев могли призывать с 12 лет, в отличие от всех других групп населения, — и эти 6 лет не засчитывались в срок службы. Детей отдавали в школы кантонистов и по достижении совершеннолетия отправляли служить на 25 лет — как правило, за черту оседлости. Таким образом, всякий контакт с родными и близкими исключался больше, чем на 30 лет, — по сути, это означало потерю ребенка…

И тут еврейское общество действовало в интересах коллектива, а не индивидуума. Коллектив заинтересован, прежде всего, в сохранении своих наиболее важных центров — во-первых, людей ученых, а во-вторых, богачей, несущих на себе основное бремя налогообложения. Поэтому общинное руководство избавлялось при помощи призыва от маргинальных элементов — малоимущих, социально опасных, криминальных и вольномыслящих, — чтобы удар пришелся на эту, непродуктивную с точки зрения традиций, часть населения и не затронул элитарные круги.

И в самой общине не раздавались голоса протеста?

Ряд духовных лидеров пытался протестовать, но надо понимать, что реальной власти у раввинов не было, они не могли противостоять социально-экономической элите. Хотя известно о восстаниях против кагальной власти, самое яркое из них — так называемое Мстиславское буйство — бунт против раскладки воинской повинности — с освобождением силой набранных рекрутов, нападением на полицию и т.п. Бунт этот был жестоко подавлен, большинство мужчин города сгноили на каторге, многие просто погибли после того, как их прогнали сквозь строй.
В еврейской коллективной памяти этот период отмечен как «грех кагала». И это аморальное поведение, кстати, способствовало падению авторитета еврейского самоуправления — приличный человек не шел в главы общины, чтобы не решать, образно говоря, кому жить, а кому умереть.

Часто ли вспыхивали «еврейские войны» и что становилось их причиной?

Несомненно, конфликты были всегда — это могли быть клановые разборки, борьба за ту или иную должность, войны престижа между духовными лидерами, агрессивный антагонизм между низами и социальной элитой. Первой такой войной с взаимными проклятиями стал караимский раскол в VIII веке н.э.

Следующая война подобного масштаба развернулась вокруг сочинений Рамбама, когда не обошлось без вмешательства церкви. Противники Рамбама уже после его смерти обратились к церковным иерархам, пытаясь убедить их в том, что сочинения философа опасны не только для иудаизма, но и христианства. И убедили настолько, что доминиканские монахи стали публично сжигать труды Маймонида.

Глобальной войной, потрясшей основы традиционного еврейского мира, стало лжемессианское движение Шабтая Цви, а потом Якова Франка.
Десятилетиями длилась борьба хасидов и митнагедов, а XIX век ознаменовался серьезным противоборством между просвещенным лагерем, который стремился к интеграции в окружающее общество, и традиционалистскими кругами.

Как часто враждующие лагеря апеллировали к государственной власти, и позволяла ли власть втянуть себя в еврейские разборки?

Практически всегда обе стороны вовлекали власть или церковь в свой конфликт, от победы в котором, по их мнению, зависело будущее еврейской общины. Менялась власть, менялась структура общества, но еврейские лагеря по-прежнему пытались обаять власть предержащих и сделать свое видение той или иной еврейской проблемы официальным. Этим грешили как просветители, оставившие религиозные «предрассудки», так и ортодоксы, убеждавшие, что именно они являются легитимными представителями еврейской общины, противостоя разрушительным идеям преобразования и революции.

Насколько безоговорочно еврейские круги поддерживали внутреннюю и внешнюю политику своей страны? И как на это реагировали их соплеменники в других (особенно недружественных на тот момент) странах? Что мы знаем, например, о еврейской реакции на подавление польского восстания 1863 года или венгерского 1848-го?

Евреи центральной Польши поддерживали восстание и польское сопротивление в целом. Хрестоматийный пример — позиция Дов-Бера Майзельса — краковского, а потом варшавского раввина, преследуемого российскими властями, похороны которого вылились в грандиозную польско-еврейскую антироссийскую демонстрацию. Да и вообще, в самых разных кругах существовало представление об общности судьбы евреев и польского государства — государства, которого (пока) нет. С другой стороны, в Литве или Украине в еврейской среде не поддерживали польское дело. Скорее, наоборот, просвещенная публика, скажем в Вильно, была настроена достаточно пророссийски.
Что касается Венгрии, то местные евреи приняли активное участие в революции 1848 года, настолько активное, что победившие австрийские власти наложили на общину коллективный штраф. Этот штраф впоследствии был любезно использован Францем Иосифом (это все-таки не Россия) для финансирования казенного образования евреев.

В целом, чем интенсивнее шел процесс модернизации и интеграции, тем явственнее звучал и политический голос еврейства, так, в начале Первой мировой лидеры общин всех воюющих стран призвали своих соплеменников поддержать в этот тяжелый час свою родину.
Было и другое — попытки властей склонить евреев враждующей страны на свою сторону. Так, австрийцы распространили обращение к российским евреям, где описали зверства российской армии — собственно, и преувеличивать ничего не надо было — армия вела себя в еврейских местечках чудовищным образом — как на австрийской, так и на российской стороне. Все это преподносилось как свидетельство варварского характера Российской империи в противовес австро-венгерскому плюрализму. Характерно, что, несмотря на все антиеврейские акции российской армии, еврейские лидеры России тоже призывали соплеменников к патриотизму — и это было вполне искренне.

XIX столетие — век национализма, и евреи приняли активное участие во многих национально-освободительных движениях. Удалось ли им остаться при этом евреями или преданность борьбе другого народа за национальное освобождение всегда приводила к ассимиляции? Насколько важно было евреям Италии, например, поддержать Гарибальди именно как евреям? И за что боролись многие евреи в ходе Весны народов — свободу венгров или чехов, еврейское равноправие или право раствориться среди соседей?

Само по себе участие евреев в национально-освободительных движениях окружающих их народов не являлось обязательной частью процесса ассимиляции. С одной стороны, многие традиционные евреи поддерживали борьбу своих соседей, с другой, — даже аккультурированные евреи, боровшиеся за независимость своих стран, не считали, что они таким образом уходят от еврейства. Еврейская идентичность стала многосоставной — чаще всего ее еврейская составляющая носила конфессиональный характер, а национальная составляющая (венгерская, польская и т.д.) была секулярной.

Иногда можно говорить о двойственном самосознании. Сионист Жаботинский, например, сочувствовал украинскому национальному движению. Да и польские сионисты были достаточно патриотически настроены, составляя наиболее крупную еврейскую фракцию в Сейме. Как польские граждане они поддерживали польское дело, сохраняя при этом еврейскую идентичность и призывая к репатриации. Русские сионисты в свое время выработали концепцию практической работы — есть общая идея, к воплощению которой надо стремиться — репатриация в Эрец Исраэль и создание еврейского государства, а есть реалии, в рамках которых следует поддерживать либерализацию российского общества и социальную интеграцию в нем евреев. В Российской империи это было непросто, там сионисты в основном поддерживали партию Конституционных демократов.

Диаспоры стран Запада отличались в этом отношении? В армии Гарибальди евреев было в 30 раз больше, чем их доля в населении Италии того периода…

На первый взгляд, доля евреев в революционных движениях во всех странах кажется совершенно непропорциональной, но это игры со статистикой. Нужно понимать, что революционное движение — это явление урбанистическое, а евреи были наиболее урбанизированным народом Российской (и не только) империи. Россия же была аграрной страной, и доля евреев-революционеров по отношению к городскому населению была не столь уж непропорциональна. Это характерно и для национально-освободительных движений. Города поставляют идеологии — они могут апеллировать к крестьянству, возносить его на пьедестал, но носителями этих идей являются горожане. Крестьян-евреев в Италии не было, а просвещенные евреи Европы почитали итальянское революционное движение — провозвестник сионизма Моше Гесс в своей книге «Рим и Иерусалим» обращается к Риму как символу национального объединения. Рим для него — это Рим Гарибальди. Если древняя Италия могла воспрянуть, то воспрянет и древний Иерусалим.

Как трансформировалась еврейская идентичность после распада могущественных некогда империй? Вот были австро-венгерские евреи, говорившие в подавляющем большинстве на немецком языке, и вдруг превратились в евреев венгерских, румынских, чешских и т.д. Или не вдруг?

В последние годы принято говорить о евреях как об имперской нации, тяготеющей к культуре титульной национальности. В целом евреи, действительно, меньше связаны с различными этническими группами империи, будучи частью городского населения, ментально стоящего ближе к власти. Принцип «закон государства — закон» тоже работает на подчеркнутую лояльность трону. Но эта схема не всегда срабатывает. Так, польское еврейство было настроено пропольски в русско-польском противостоянии. Путь европейской аккультурации для многих евреев был именно польским путем — через польскую литературу, музыку и т.д.

Что касается имперской нации, то вспомните шутку о том, что единственными австро-венграми в Австро-Венгрии были евреи. Это в целом верно, но в частности… Интенсивная мадьяризация венгерского еврейства началась задолго до распада империи — с 1860-х годов. Еще в 1840-е появляются еврейские школы с преподаванием на венгерском языке, а к моменту распада Австро-Венгерской империи еврейство Венгрии было уже самостоятельным феноменом. В определенной мере это происходило и в Румынии.

В Украине ситуация иная, здесь евреи в массе своей не обращаются к украинской культуре. Есть отдельные любопытные, но периферийные в общем контексте имена. Например, Яков Оренштайн из Коломыи — один из крупнейших украинских издателей первой половины XX века и, вообще, патриот украинской идеи, третируемый польской властью. Наверное, больше, чем Оренштайн, никто не сделал в те годы для популяризации украинской книги, но для соплеменников это все-таки маргинальная фигура.

Позвольте, но ведь и евреи Праги и Будапешта до определенного времени говорили по-немецки. Во всяком случае, нам сложно представить, чтобы Герцль свое «Еврейское государство» писал по-венгерски, а Кафка свой «Замок» по-чешски. И тем не менее сотни тысяч ассимилированных евреев отказались от родной для себя немецкоязычной культуры в пользу молодых венгерской и чешской… Как это произошло?

В отношении Герцля это верно, но уже Кафка вполне мог бы писать по-чешски. Писал же по-чешски его современник Иржи Лангер, писал даже о хасидизме. Все дело в ориентации евреев на доминантную культуру, поэтому, когда чешская культура и язык становятся доминантными, а Богемия приобретает характер национального государства, то и евреи принимают эту культуру. То, что евреи относительно быстро переходят на чешский язык, свидетельствует о его статусе. Собственно, то же самое происходит и с чехами, для многих из которых немецкий был языком и культуры, и власти. Как только немецкий язык перестал быть обязательной частью этого устойчивого порядка, они обращаются (или возвращаются) к чешскому языку и наследию.

Повлияла ли трансформация идентичности на отношения соплеменников в разных странах, которые еще вчера были гражданами одной империи? Или еврейская солидарность брала верх над межгосударственными разногласиями?

Если и повлияла, то только в длительной перспективе, учитывая прочные семейные связи евреев этих стран. Национализация евреев в новых государствах не привела к быстрому разводу общин, для этого требуется время, которого у евреев Центральной Европы не оказалось — мы ведь говорим, по сути, об одном поколении — до Холокоста.

Что, на ваш взгляд, ждет русскоязычную постсоветскую идентичность, которая переживает сейчас кризис в связи с украино-российским конфликтом? Свой путь, выбранный разными странами постсоветского пространства, в конце концов, окончательно разведет и их еврейские общины?

Этот процесс уже идет, что проявляется даже на международных академических еврейских конференциях. Евреи интегрируются в национальные координаты своих государств, язык страны проживания становится их языком. В конце концов, своя рубашка ближе к телу, и в первую очередь нас волнуют проблемы своей страны — так формируется локальная солидарность. Еврейская солидарность, безусловно, сохраняется, но постольку поскольку. В этой связи интересно, останется ли русский языком постсоветского еврейства — уготована ли ему роль верхнерейнского диалекта немецкого языка, который стал впоследствии идишем — национальным языком всей ашкеназской диаспоры. Это в принципе возможно, но связано не столько с языком, сколько с процессом становления национального самосознания.

Источник: hadashot.kiev.ua